Ценные памятники киргизского и казахского фольклора
Ценные памятники киргизского и казахского фольклора В настоящей статье мы ограничимся кратким обозрением памятников киргизской и казахской старины. Начнем с эпоса. Прежде всего считаю ошибочным распространенное до последних лет мнение, начавшееся с легкой руки академика Радлова1, о том, что киргизский фольклор представлен только эпосом, а казахский — одной только лирикой. В настоящее время советская наука о киргизском и казахском фольклоре твердо знает, что эпос и лирика и много других жанров одинаково представлены у той и другой народности. Иначе и не могло быть. Что за народ-эпик и народ-лирик? Это представление не что иное, как результат методического недомыслия, как продукт идеалистического понимания "духовной культуры" идеализированного народа-монолита. Марксистско-ленинское понимание фольклора впервые научно определило природу фольклора как многосложный и многообразный вклад во внешне единую речевую культуру данной народности. В нем также находят отражение чувства, мысли и социально-классовые чаяния различных классовых прослоек на всех этапах истории данного народа. Отсюда, естественно, и жанровое многообразие фольклора любой этнической среды. Другое дело говорить о качестве и отличиях одного жанра, предположим эпоса, у казахов и киргизов. Начнем с киргизского фольклора В числе ценнейших памятников киргизского устного творчества исключительное место занимает героическая эпопея — "Манас"2 и продолжение ее — "Семетей"3. Последний вариант, записанный из уст былинного сказителя Сагымбая4 (запись длилась в течение трех лет и закончена в 1926 г.), поражает прежде всего огромностью своего размера. Все произведение условно разбито на 10 томов (вернее, циклов песней) по 500 страниц в каждом томе. Убористые страницы записи включают в среднем по 48 стихотворных строк. "Манас" одним своим размером представляет собой океан поэзии, так как на протяжении этих десяти толстых томов нигде мерная речь не прерывается прозаическим повествованием. Потому-то его и исполняли былинные певцы-аэды5 или рапсоды6 у богатого манапа в течение шести зимних месяцев. Массам всех времен "Манас" в целом никогда не был доступным. До них в отрывках доходили только популярные циклы песней, такие, как "Поход на Пекин" или "Поминки Кокетея". Композиционно эпопея построена по принципу гомеровского эпоса. Каждый цикл строго последовательно разбивается на отдельные песни (приблизительно по 20—30 песней), рассчитанные для рецитации в течение одного исполнения, вечера. "Манас" сегодняшнего объема сложился не сразу. Он увеличивался, сюжетно развертывался в течение, быть может, многих веков при коллективном творческом участии многих аэдов. Этот процесс так называемого "разбухания" эпического произведения на киргизской почве представляет сам по себе большой исследовательский интерес. Но размер настоящей статьи не позволяет долго останавливаться на нем. Занимаясь изучением "Манаса", я параллельно сопоставлял его со многими эпическими произведениями западных и восточных народностей. Сюда входили "Илиада"7, "Одиссея"8, песнь о Роланде9 романских народностей, Нибелунги10 германцев, "Шах-Намэ"11 персов, "Калевала"12 финнов, "Гесэриада"13 монголов, "Махабхарата"14 индусов и русский былинно-героический эпос. Правда, почти все эти произведения я читал в русском переводе. А при переводе любое поэтическое произведение, тем более эпос, теряет много лучших качеств оригинала. Поэтому не берусь сравнивать их стилистические и образно-поэтические качества с "Манасом". Но сюжетно-повествовательная канва, линии борьбы, действенная обрисовка персонажей и подчеркнутая ясность классово-устремленной идеологии "Манаса" во многом не уступают, а зачастую даже превосходят (за исключением "Илиады" и "Одиссеи") шедевры мирового фольклора. Художественные качества этого памятника очень высоки. Вместе с тем надо подчеркнуть, что "Манас" является продуктом чуждой, враждебной для пролетариата классовой среды. Как слушательская среда, так и сказители "Манаса" были по преимуществу людьми одной классовой идеологии. Конкретно это была феодально-манапская аристократия различных времен. А поэты были выразит-лями ее настроений и послушными исполнителями социально-классового заказа этой среды. В результате через многие классово-исторически осмысленные наслоения последних веков "Манас" превратился в эпопею классово-родового и духовного господства манапства над массами. Поэтому недаром схватилась киргизская националистически-жадидская интеллигенция15 за "Манас" и своими определенно политическими заказами во время исполнения Сагымбая при записи сильно изменила, углубила и без того чуждые пролетариату идеологические тенденции "Манаса". Благодаря этому заказу Манас — герой поэмы стал собирателем тюркских земель, вдобавок к "гази"16 — воителю за веру — ислам, каким он был раньше. Такое намеренное, вредительское вмешательство в исполнение дало для националистической интеллигенции частичное осуществление в художественном произведении ее панисламистской, пантюркистской программы. Сохранившийся последний талантливый исполнитель, сам поэт-аэд, старик Сагымбай этот заказ понял как заказ новой эпохи. Кроме того, и сам он был в известной мере созвучен настроениям буржуазно-манапской интеллигенции (сын трубача, известного властительного манапа — Ормана17), поэтому пронизал нововведениями всю сюжетную основу эпопеи. Отсюда вполне понятно затруднение Кирнаркомпроса18, задерживающего издание этого варианта. Националисты в данном случае действовали не анализом, не популяризацией, не побочными, сопуствующими, но самостоятельными писаниями, а прямо непосредственно вмешались в текст произведения. Исказили его, вложив в уста свою политическую программу. Другой значительный памятник киргизского эпоса — "Семетей". Былина выводит Семетея как сына Манаса. Но здесь мы видим совершенно видоизменившиеся исторические представления и совсем другую обстановку. Тогда как Манас выступает в качестве завоевателя, как подобие азиатских Чингисов, Тамерланов, Семетей борется за свою невесту "Ай-Чорек". Во всей поэме заметно преобладание семейственного и личного начала. Поэтому героике прежнего эпоса тут противопоставлены по преимуществу лирика и интимные отношения. Эти два памятника киргизского прошлого в целом включают в себя и историю, и религию, и быт, и своеобразную традиционную культуру, и всю классовую идеологию киргизского манапства последних веков. Наряду с этим веками господствовавшим эпосом феодально-манапской среды существует другой, очень интересный и редкий для устной поэзии литературный факт в лице "Кол-Семетей" (доморощен Семетей). Он не получил раньше большого распространения. Возник в низах и распространился не в среде манапов, а в широких массах. Это произведение в целом является пародией на "Манас и "Семетей": былинно-фантастически возвеличенные герои этих двух поэм в "Кол-Семетее" низводятся, развенчаны до шаржа. И каждый их поступок при известных по предыдущим былинам обстоятельствах здесь подан в комедийном плане. Очень характерный факт отталкивания от традиционных, штампованных положений и характеров убывающей былинной поэзии уходящего, господствовавшего ранее класса. Из мелких жанров в киргизском фольклоре богато представлен раздел лирики. Особенно богата и разнообразна любовная лирика и бытовая обрядовая лирика, такая, как "кошок" — плач по умершим. Любовная лирика в отличие от казахской здесь глубже и по классификации самого народа многообразнее. У казахов больше представлена в фольклоре лирика настроения. А любовная лирика не превосходит и по теме, по эмоциональной насыщенности обыкновенных киргизских "Ашыктык ырлары"19. Это песни полушуточные, полусерьезные, преимущественно в стиле натурализма. Тогда как киргизская лирика за этими видами знает еще по народной терминологии и "Секетбай"20, и "Куйген"21. "Секетбай" прежде всего не анонимная поэзия. Он имеет своего определенного адресата и идет от лица известного любовника и любовницы. Поэзия конкретная, лирика интимная и всегда эмоционально действенная. А "Куйген" часто является углублением, продолжением "Секетбая". Он всегда означает трагическую развязку: смерть, расставание поневоле при жизни, неудавшаяся женитьба и т. п. Здесь каждая стихотворная строфа прерывается, как вздохами, звучно-напевными эпитетами, словами ласки, обращенными к другу. Так что все эти виды лирики имеют свои внешние и внутренние отличия, как эпиграмма, элегия и идиллия у индивидуальных творцов — поэтов поздних времен. Эпос у казахов22 Количественно казахский эпос представлен многими образцами. Сюда входят богатырские былины: "Кобланды", "Таргын", "Едите", "Чора", "Камбар", "Алпамыс" и другие бытовые лирические поэмы: "Козы-Корпеш", "Кыз-Джибек" — и много исторических песней, связанных с борьбой казахов с другими соседними племенами, а также с царизмом. Из былинного эпоса самые выдающиеся памятники — "Кобланды" и "Таргын". По сюжету "Кобланцы" трактует о событиях довольно давних времен и если не воспроизводит детально конкретные факты истории, то все же несомненно, что в своем возникновении былина связана с фактом покорения Казани русскими. Непосредственная или отдаленная связь с известными событиями истории характерна почти для всех казахских былин. Такова, например, былина об Едиге, известном из истории Золотой орды как человеке, способствовавшем ее распаду и для этого принявшем сторону Тамерлана в его борьбе с Тохтамышем. И былина построена на этой фабуле. Другой герой былины — Чора не кто иной, как Чора Нарыков, фигурирующий под этим именем в "Истории Государства Российского" Карамзина — одно из заметных лиц периода опять-таки покорения Казани Иоанном Грозным. Такой же исторической личностью является и Таргын — участник образования Волжского и Крымского ханств после распада Золотой орды. Историзм, заложенный в основу казахских былин, подтверждается параллелями и сходными вариантами этих песен у других тюркских племен. Чора — у крымских ногайцев, Едиге — у большинства азиатских родственных племен. Между тем личности Манаса и Семетея до сих пор исторически не установлены, не найдены их прототипы в прошлом. И они по сей день остаются авторской проекцией на воображаемого полумифического монарха, какового между прочим никогда не существовало в истории киргизов. Как все казахские былины, и "Кобланды" не отличается большим размером. По сюжету Кобланды распадается на три части: женитьба, поход на Казань и месть калмыкам за их набеги. Старые тексты "Кобланды" не известны, не дошли. Последний вариант прошел через исполнение известного, талантливейшего былинного сказителя — казаха Малой Орды Марабая и имеет много очень высоких художественных качеств образно-стилистического порядка. Повествование ведется в манере былинного сказа, поэтому не знает устойчивой рифмы и строгого строфического членения. Песня рассчитана на напевно-декламационное исполнение под аккомпанемент домбры, речитатив. И самое характерное в этой поэзии — это звуковые повторы в виде ассонансов и аллитераций, что устраняет обязательность устойчивой рифмы как созвучной концовки стихов. Последовательно проведенные звуковые повторы обеспечивают напевность и ритмичность былинного стиха. Поэтому данное явление сильно распространено как во всех казахских былинах, так и в былинах киргизских, и широко используется в последующей, даже современной казахской и киргизской поэзии. Марабай — исполнитель последних вариантов "Кобланды" и "Таргына" — является у казахов непревзойденным мастером былинной песни такого вида. Словесные образы этих былин — еще не осложненные образы, натуралистические, свидетельствуют об отсутствии посредников (зананий, технических орудий — культуры) между человеком и природой. Идеология былины — классовая идеология. Былинный богатырь — Кобланды — вождь племени Кара-Кипчак. А масса, идущая за ним, подается буквально как только фон. Это — статисты. Они только делят добычу, доставшуюся в результате героических подвигов батыра. И появляются (между прочим, в Манасе — обязательно) только при описании поля битвы после окончания боя, после того, как прошли побоищем два богатыря-соперника. Статисты усеяли своими костями поле брани — свидетельство сверхчеловеческих качеств вождей-богатырей. Зачастую эта масса показывается еще алчной, изменнической — так именно в песне о Кобланды. Из всего показа явствует определенная классовая направленность эпического произведения, стремящегося внушить массам беспрекословное уважение и трепетную покорность своим вождям и баям (родовой верхушке). Такое противопоставление массы и вождей проходит красной нитью через всю феодально-родовую поэзию казахского и киргизского прошлого и находит позднее свое яркое выражение в творчестве Абая, сравнивающего вождей с единицей, а массу с нулями. Нули получают значение математически реальных величин только при наличии единицы. В сравнении с массой гораздо большее значение имеют для богатыря его конь и доспехи. Былина любовно отводит очень много места этим последним. От них больше проку для богатыря, нежели от живых людей — массы. Так подчеркнуто третирует и игнорирует массу казахская былина, и все это есть безусловное отражение исторической правды, когда обезличенная масса веками знала одно бесправие в лице биев, батыров и родовитых баев. Ценность былины, как и всего эпоса, заключается в этом обнаженном показе классового господства угнетателей всех времен с их враждебной идеологией, внушавшейся так долго этим массам. Другая былина, прошедшая также через исполнение Марабая, — "Таргын" в основном не отличается по идейному содержанию от "Кобланды". Художественно-образные качества ее также высоки и выделяют эту былину, как и "Кобланды", из числа других песен казахского былинно-героического эпоса. Если сопоставить казахские былины в целом с киргизским "Манасом", то увидим, что последний сюжетно несравненно богаче, шире и многообразнее, чем первые. Все казахские былины могут составить только отдельные эпизоды в том или ином цикле песней "Манаса". Отсюда и образы-персонажи казахской былины обрисованы бледнее, очерчены поверхностно. А действующие лица киргизской былины вырисовываются гораздо ярче, типичнее на художественно-широком, развернутом полотне долгой, сложной песни. Преимущество казахского былинного эпоса — в его историчности и в сжатой ясности идейно-художественного содержания его. Другим видом казахского эпоса, не имеющим параллели в киргизской устной поэзии, являются бытовые лирические поэмы типа "Козы-Корпеч Баян", "Кыз-Жибек". "Козы-Корпеч" имеет много записанных вариантов. Она трактует любовную тему об одной паре (Корпеч и Баян), судьба которой (быть женихом и невестой) предрешена по старинному казахскому обычаю их родителями еще до поры их появления на свет. Борьбе невесты и жениха за осуществление этой предначертанной, как в книге судеб, воли родителей посвящен весь сюжет поэмы. В поэме очень интересен образ пастуха Кодара как олицетворения кочевого и пастушеского образа жизни казаха, прототипа героя русской былины Микулы Селяниновича, олицетворения земледельческого крестьянства, носящего за спиной "земную" тягу. Но во всех своих вариантах поэма опять-таки строго подчинена классовой идеологии феодально-родовой верхушки. Поэтому идеализированы и обычай такого сватовства, и образы молодой пары, и всех их сторонников. А пастух Код ар, тоже законный претендент на руку Баян, при показе его как хорошего пастуха одновременно осмеян и классово-враждебно обрисован умственным уродом в его притязаниях взять себе в жены Баян. Лиризм, высокие моральные качества и все изящное на стороне Корпеча и Баян, а все несуразное, смешное и тупоумное — в удел Кодару и его сторонников. Тенденция явно классовая. Но характерное и значительное в поэме все же есть — это борьба пастуха "без рода и племени", поправшего установления обычного права и дерзнувшего отстоять свою честь личными усилиями непокорной и независимой воли своей. Отдельные варианты "Козы-Корпеч" (особенно в исполнении акына Жанака) являются по художественным достойкствам шедеврами казахской эпической поэзии. Подобную же тему иллюстрирует и другая, несомненно высокохудожественная поэма "Кыз-Жибек". Здесь воспевание обычного права родового общества выразилось в утверждении так называемого института левирата (аменгерства — обычая унаследования жены и невесты умершего оставшимся в живых братом или другим близким родственником). Обычай в поэме идеологически и психологически оправдан как самое "законное" явление. И Кыз-Жибек, любившая в начале поэмы своего жениха Толегена, после его смерти механически переносит свою любовь на его род и, в частности, на его брата Сансызбая; выходит, преодолевая препятствия, замуж за него тоже по любви. Кыз-Жибек — идеал покорной невесты у сторонников старины. Ее пример как лучший образец внушался девушкам всех времен. И поэма со всей своей художественной полновесностью популяризировала, подтверждала этот быт и позорный институт в положении восточной женщины. Размер настоящей статьи не позволяет дальше распространяться о киргизском и казахском фольклоре. Поэтому в настоящем обзоре я вынужден ограничиться только эпосом. Но исследовательские задачи, поставленные перед Казахским институтом национальной культуры, безусловно, не ограничиваются одним эпосом. В заключение необходимо добавить, что националистическая, алашордынская поэтика и фольклористика у казахов так же, как выше упоминалось в отношении киргизов, всемерно старались использовать это наследие в пользу своей политической программы. Они идеализировали этот эпос, сознательно замалчивая его классово-идеологически чуждые тенденции, возвеличивали, популяризировали его образцы, преподнося их как противовес тому, что нес Октябрь в эту отсталую страну, в противовес тому, что создавала революционно-пролетарская поэзия советского Казахстана.
Ценные памятники киргизского и казахского фольклора
В настоящей статье мы ограничимся кратким обозрением памятников киргизской и казахской старины. Начнем с эпоса. Прежде всего считаю ошибочным распространенное до последних лет мнение, начавшееся с легкой руки академика Радлова1, о том, что киргизский фольклор представлен только эпосом, а казахский — одной только лирикой. В настоящее время советская наука о киргизском и казахском фольклоре твердо знает, что эпос и лирика и много других жанров одинаково представлены у той и другой народности. Иначе и не могло быть. Что за народ-эпик и народ-лирик? Это представление не что иное, как результат методического недомыслия, как продукт идеалистического понимания "духовной культуры" идеализированного народа-монолита. Марксистско-ленинское понимание фольклора впервые научно определило природу фольклора как многосложный и многообразный вклад во внешне единую речевую культуру данной народности. В нем также находят отражение чувства, мысли и социально-классовые чаяния различных классовых прослоек на всех этапах истории данного народа. Отсюда, естественно, и жанровое многообразие фольклора любой этнической среды. Другое дело говорить о качестве и отличиях одного жанра, предположим эпоса, у казахов и киргизов.
Начнем с киргизского фольклора
В числе ценнейших памятников киргизского устного творчества исключительное место занимает героическая эпопея — "Манас"2 и продолжение ее — "Семетей"3. Последний вариант, записанный из уст былинного сказителя Сагымбая4 (запись длилась в течение трех лет и закончена в 1926 г.), поражает прежде всего огромностью своего размера. Все произведение условно разбито на 10 томов (вернее, циклов песней) по 500 страниц в каждом томе. Убористые страницы записи включают в среднем по 48 стихотворных строк. "Манас" одним своим размером представляет собой океан поэзии, так как на протяжении этих десяти толстых томов нигде мерная речь не прерывается прозаическим повествованием. Потому-то его и исполняли былинные певцы-аэды5 или рапсоды6 у богатого манапа в течение шести зимних месяцев. Массам всех времен "Манас" в целом никогда не был доступным. До них в отрывках доходили только популярные циклы песней, такие, как "Поход на Пекин" или "Поминки Кокетея". Композиционно эпопея построена по принципу гомеровского эпоса. Каждый цикл строго последовательно разбивается на отдельные песни (приблизительно по 20—30 песней), рассчитанные для рецитации в течение одного исполнения, вечера. "Манас" сегодняшнего объема сложился не сразу. Он увеличивался, сюжетно развертывался в течение, быть может, многих веков при коллективном творческом участии многих аэдов. Этот процесс так называемого "разбухания" эпического произведения на киргизской почве представляет сам по себе большой исследовательский интерес. Но размер настоящей статьи не позволяет долго останавливаться на нем.
Занимаясь изучением "Манаса", я параллельно сопоставлял его со многими эпическими произведениями западных и восточных народностей. Сюда входили "Илиада"7, "Одиссея"8, песнь о Роланде9 романских народностей, Нибелунги10 германцев, "Шах-Намэ"11 персов, "Калевала"12 финнов, "Гесэриада"13 монголов, "Махабхарата"14 индусов и русский былинно-героический эпос. Правда, почти все эти произведения я читал в русском переводе. А при переводе любое поэтическое произведение, тем более эпос, теряет много лучших качеств оригинала. Поэтому не берусь сравнивать их стилистические и образно-поэтические качества с "Манасом". Но сюжетно-повествовательная канва, линии борьбы, действенная обрисовка персонажей и подчеркнутая ясность классово-устремленной идеологии "Манаса" во многом не уступают, а зачастую даже превосходят (за исключением "Илиады" и "Одиссеи") шедевры мирового фольклора. Художественные качества этого памятника очень высоки.
Вместе с тем надо подчеркнуть, что "Манас" является продуктом чуждой, враждебной для пролетариата классовой среды. Как слушательская среда, так и сказители "Манаса" были по преимуществу людьми одной классовой идеологии. Конкретно это была феодально-манапская аристократия различных времен. А поэты были выразит-лями ее настроений и послушными исполнителями социально-классового заказа этой среды. В результате через многие классово-исторически осмысленные наслоения последних веков "Манас" превратился в эпопею классово-родового и духовного господства манапства над массами.
Поэтому недаром схватилась киргизская националистически-жадидская интеллигенция15 за "Манас" и своими определенно политическими заказами во время исполнения Сагымбая при записи сильно изменила, углубила и без того чуждые пролетариату идеологические тенденции "Манаса". Благодаря этому заказу Манас — герой поэмы стал собирателем тюркских земель, вдобавок к "гази"16 — воителю за веру — ислам, каким он был раньше. Такое намеренное, вредительское вмешательство в исполнение дало для националистической интеллигенции частичное осуществление в художественном произведении ее панисламистской, пантюркистской программы. Сохранившийся последний талантливый исполнитель, сам поэт-аэд, старик Сагымбай этот заказ понял как заказ новой эпохи. Кроме того, и сам он был в известной мере созвучен настроениям буржуазно-манапской интеллигенции (сын трубача, известного властительного манапа — Ормана17), поэтому пронизал нововведениями всю сюжетную основу эпопеи.
Отсюда вполне понятно затруднение Кирнаркомпроса18, задерживающего издание этого варианта. Националисты в данном случае действовали не анализом, не популяризацией, не побочными, сопуствующими, но самостоятельными писаниями, а прямо непосредственно вмешались в текст произведения. Исказили его, вложив в уста свою политическую программу.
Другой значительный памятник киргизского эпоса — "Семетей". Былина выводит Семетея как сына Манаса. Но здесь мы видим совершенно видоизменившиеся исторические представления и совсем другую обстановку. Тогда как Манас выступает в качестве завоевателя, как подобие азиатских Чингисов, Тамерланов, Семетей борется за свою невесту "Ай-Чорек". Во всей поэме заметно преобладание семейственного и личного начала.
Поэтому героике прежнего эпоса тут противопоставлены по преимуществу лирика и интимные отношения. Эти два памятника киргизского прошлого в целом включают в себя и историю, и религию, и быт, и своеобразную традиционную культуру, и всю классовую идеологию киргизского манапства последних веков.
Наряду с этим веками господствовавшим эпосом феодально-манапской среды существует другой, очень интересный и редкий для устной поэзии литературный факт в лице "Кол-Семетей" (доморощен Семетей). Он не получил раньше большого распространения. Возник в низах и распространился не в среде манапов, а в широких массах. Это произведение в целом является пародией на "Манас и "Семетей": былинно-фантастически возвеличенные герои этих двух поэм в "Кол-Семетее" низводятся, развенчаны до шаржа. И каждый их поступок при известных по предыдущим былинам обстоятельствах здесь подан в комедийном плане. Очень характерный факт отталкивания от традиционных, штампованных положений и характеров убывающей былинной поэзии уходящего, господствовавшего ранее класса.
Из мелких жанров в киргизском фольклоре богато представлен раздел лирики. Особенно богата и разнообразна любовная лирика и бытовая обрядовая лирика, такая, как "кошок" — плач по умершим. Любовная лирика в отличие от казахской здесь глубже и по классификации самого народа многообразнее. У казахов больше представлена в фольклоре лирика настроения. А любовная лирика не превосходит и по теме, по эмоциональной насыщенности обыкновенных киргизских "Ашыктык ырлары"19. Это песни полушуточные, полусерьезные, преимущественно в стиле натурализма. Тогда как киргизская лирика за этими видами знает еще по народной терминологии и "Секетбай"20, и "Куйген"21. "Секетбай" прежде всего не анонимная поэзия. Он имеет своего определенного адресата и идет от лица известного любовника и любовницы. Поэзия конкретная, лирика интимная и всегда эмоционально действенная.
А "Куйген" часто является углублением, продолжением "Секетбая". Он всегда означает трагическую развязку: смерть, расставание поневоле при жизни, неудавшаяся женитьба и т. п. Здесь каждая стихотворная строфа прерывается, как вздохами, звучно-напевными эпитетами, словами ласки, обращенными к другу. Так что все эти виды лирики имеют свои внешние и внутренние отличия, как эпиграмма, элегия и идиллия у индивидуальных творцов — поэтов поздних времен.
Эпос у казахов22
Количественно казахский эпос представлен многими образцами. Сюда входят богатырские былины: "Кобланды", "Таргын", "Едите", "Чора", "Камбар", "Алпамыс" и другие бытовые лирические поэмы: "Козы-Корпеш", "Кыз-Джибек" — и много исторических песней, связанных с борьбой казахов с другими соседними племенами, а также с царизмом. Из былинного эпоса самые выдающиеся памятники — "Кобланды" и "Таргын". По сюжету "Кобланцы" трактует о событиях довольно давних времен и если не воспроизводит детально конкретные факты истории, то все же несомненно, что в своем возникновении былина связана с фактом покорения Казани русскими. Непосредственная или отдаленная связь с известными событиями истории характерна почти для всех казахских былин. Такова, например, былина об Едиге, известном из истории Золотой орды как человеке, способствовавшем ее распаду и для этого принявшем сторону Тамерлана в его борьбе с Тохтамышем. И былина построена на этой фабуле. Другой герой былины — Чора не кто иной, как Чора Нарыков, фигурирующий под этим именем в "Истории Государства Российского" Карамзина — одно из заметных лиц периода опять-таки покорения Казани Иоанном Грозным. Такой же исторической личностью является и Таргын — участник образования Волжского и Крымского ханств после распада Золотой орды. Историзм, заложенный в основу казахских былин, подтверждается параллелями и сходными вариантами этих песен у других тюркских племен. Чора — у крымских ногайцев, Едиге — у большинства азиатских родственных племен. Между тем личности Манаса и Семетея до сих пор исторически не установлены, не найдены их прототипы в прошлом. И они по сей день остаются авторской проекцией на воображаемого полумифического монарха, какового между прочим никогда не существовало в истории киргизов.
Как все казахские былины, и "Кобланды" не отличается большим размером. По сюжету Кобланды распадается на три части: женитьба, поход на Казань и месть калмыкам за их набеги. Старые тексты "Кобланды" не известны, не дошли. Последний вариант прошел через исполнение известного, талантливейшего былинного сказителя — казаха Малой Орды Марабая и имеет много очень высоких художественных качеств образно-стилистического порядка. Повествование ведется в манере былинного сказа, поэтому не знает устойчивой рифмы и строгого строфического членения. Песня рассчитана на напевно-декламационное исполнение под аккомпанемент домбры, речитатив. И самое характерное в этой поэзии — это звуковые повторы в виде ассонансов и аллитераций, что устраняет обязательность устойчивой рифмы как созвучной концовки стихов. Последовательно проведенные звуковые повторы обеспечивают напевность и ритмичность былинного стиха. Поэтому данное явление сильно распространено как во всех казахских былинах, так и в былинах киргизских, и широко используется в последующей, даже современной казахской и киргизской поэзии. Марабай — исполнитель последних вариантов "Кобланды" и "Таргына" — является у казахов непревзойденным мастером былинной песни такого вида. Словесные образы этих былин — еще не осложненные образы, натуралистические, свидетельствуют об отсутствии посредников (зананий, технических орудий — культуры) между человеком и природой.
Идеология былины — классовая идеология. Былинный богатырь — Кобланды — вождь племени Кара-Кипчак. А масса, идущая за ним, подается буквально как только фон. Это — статисты. Они только делят добычу, доставшуюся в результате героических подвигов батыра. И появляются (между прочим, в Манасе — обязательно) только при описании поля битвы после окончания боя, после того, как прошли побоищем два богатыря-соперника. Статисты усеяли своими костями поле брани — свидетельство сверхчеловеческих качеств вождей-богатырей. Зачастую эта масса показывается еще алчной, изменнической — так именно в песне о Кобланды. Из всего показа явствует определенная классовая направленность эпического произведения, стремящегося внушить массам беспрекословное уважение и трепетную покорность своим вождям и баям (родовой верхушке). Такое противопоставление массы и вождей проходит красной нитью через всю феодально-родовую поэзию казахского и киргизского прошлого и находит позднее свое яркое выражение в творчестве Абая, сравнивающего вождей с единицей, а массу с нулями. Нули получают значение математически реальных величин только при наличии единицы. В сравнении с массой гораздо большее значение имеют для богатыря его конь и доспехи. Былина любовно отводит очень много места этим последним. От них больше проку для богатыря, нежели от живых людей — массы.
Так подчеркнуто третирует и игнорирует массу казахская былина, и все это есть безусловное отражение исторической правды, когда обезличенная масса веками знала одно бесправие в лице биев, батыров и родовитых баев. Ценность былины, как и всего эпоса, заключается в этом обнаженном показе классового господства угнетателей всех времен с их враждебной идеологией, внушавшейся так долго этим массам.
Другая былина, прошедшая также через исполнение Марабая, — "Таргын" в основном не отличается по идейному содержанию от "Кобланды". Художественно-образные качества ее также высоки и выделяют эту былину, как и "Кобланды", из числа других песен казахского былинно-героического эпоса. Если сопоставить казахские былины в целом с киргизским "Манасом", то увидим, что последний сюжетно несравненно богаче, шире и многообразнее, чем первые. Все казахские былины могут составить только отдельные эпизоды в том или ином цикле песней "Манаса". Отсюда и образы-персонажи казахской былины обрисованы бледнее, очерчены поверхностно. А действующие лица киргизской былины вырисовываются гораздо ярче, типичнее на художественно-широком, развернутом полотне долгой, сложной песни.
Преимущество казахского былинного эпоса — в его историчности и в сжатой ясности идейно-художественного содержания его.
Другим видом казахского эпоса, не имеющим параллели в киргизской устной поэзии, являются бытовые лирические поэмы типа "Козы-Корпеч Баян", "Кыз-Жибек".
"Козы-Корпеч" имеет много записанных вариантов. Она трактует любовную тему об одной паре (Корпеч и Баян), судьба которой (быть женихом и невестой) предрешена по старинному казахскому обычаю их родителями еще до поры их появления на свет. Борьбе невесты и жениха за осуществление этой предначертанной, как в книге судеб, воли родителей посвящен весь сюжет поэмы. В поэме очень интересен образ пастуха Кодара как олицетворения кочевого и пастушеского образа жизни казаха, прототипа героя русской былины Микулы Селяниновича, олицетворения земледельческого крестьянства, носящего за спиной "земную" тягу. Но во всех своих вариантах поэма опять-таки строго подчинена классовой идеологии феодально-родовой верхушки. Поэтому идеализированы и обычай такого сватовства, и образы молодой пары, и всех их сторонников. А пастух Код ар, тоже законный претендент на руку Баян, при показе его как хорошего пастуха одновременно осмеян и классово-враждебно обрисован умственным уродом в его притязаниях взять себе в жены Баян.
Лиризм, высокие моральные качества и все изящное на стороне Корпеча и Баян, а все несуразное, смешное и тупоумное — в удел Кодару и его сторонников. Тенденция явно классовая. Но характерное и значительное в поэме все же есть — это борьба пастуха "без рода и племени", поправшего установления обычного права и дерзнувшего отстоять свою честь личными усилиями непокорной и независимой воли своей. Отдельные варианты "Козы-Корпеч" (особенно в исполнении акына Жанака) являются по художественным достойкствам шедеврами казахской эпической поэзии.
Подобную же тему иллюстрирует и другая, несомненно высокохудожественная поэма "Кыз-Жибек". Здесь воспевание обычного права родового общества выразилось в утверждении так называемого института левирата (аменгерства — обычая унаследования жены и невесты умершего оставшимся в живых братом или другим близким родственником). Обычай в поэме идеологически и психологически оправдан как самое "законное" явление. И Кыз-Жибек, любившая в начале поэмы своего жениха Толегена, после его смерти механически переносит свою любовь на его род и, в частности, на его брата Сансызбая; выходит, преодолевая препятствия, замуж за него тоже по любви. Кыз-Жибек — идеал покорной невесты у сторонников старины. Ее пример как лучший образец внушался девушкам всех времен. И поэма со всей своей художественной полновесностью популяризировала, подтверждала этот быт и позорный институт в положении восточной женщины.
Размер настоящей статьи не позволяет дальше распространяться о киргизском и казахском фольклоре. Поэтому в настоящем обзоре я вынужден ограничиться только эпосом. Но исследовательские задачи, поставленные перед Казахским институтом национальной культуры, безусловно, не ограничиваются одним эпосом.
В заключение необходимо добавить, что националистическая, алашордынская поэтика и фольклористика у казахов так же, как выше упоминалось в отношении киргизов, всемерно старались использовать это наследие в пользу своей политической программы. Они идеализировали этот эпос, сознательно замалчивая его классово-идеологически чуждые тенденции, возвеличивали, популяризировали его образцы, преподнося их как противовес тому, что нес Октябрь в эту отсталую страну, в противовес тому, что создавала революционно-пролетарская поэзия советского Казахстана.
Қысқа да нұсқа. Жазылыңыз telegram - ға