"Maнac" — киргизская народная героическая поэма
"Maнac" — киргизская народная героическая поэма
I. СКАЗИТЕЛИ МАНАСА И СЛУШАТЕЛЬСКАЯ СРЕДА
До последних лет имелись два записанных варианта Манаса. Первый, как известно, издан академиком В. В. Радловым по его сокращенной записи, произведенной в 60-х годах из уст неизвестного нам сказителя.
Второй вариант принадлежит одному из крупных сказителей Манаса Сагымбаю Оразбакову. Запись последнего варианта проводилась в течение 4 лет, с 1922 по 1926 г., киргизом-учителем Абдрахмановым Ибрагимом, вначале по поручению Туркестанской научной комиссии, а впоследствии, после образования Киргизской АССР — по поручению Киргизского Наркомпроса. Сейчас к этим двум вариантам прибавляется и третий, еще не законченный записью. Его исполняет бывший красноармеец т. Каралаев Саякбай. Двухлетняя запись его исполнения хоть и дала огромные по объему разделы "Манаса", но далеко еще не исчерпала всего известного Каралаеву содержания этой эпопеи.
Так что в данный момент мы имеем действительно законченный и полный вариант только по исполнению Сагымбая.
Этот вариант состоит из десяти толстых тетрадей (томов [1] ) в среднем по 500 страниц в каждой, исписанных убористым почерком в два столбца, приблизительно по 48 строк-стихов, из 240 тысяч строк. Эти 240 тысяч стихов составляют в Сагымбаевском исполнении, между прочим, только первую часть этой эпопеи. Она посвящена главному эпическому герою — Манасу. Вторую часть составляет поэма о Семетее, сыне Манаса. Эта часть состоит из двух томов, тоже приблизительно по 500 страниц. Третья часть о Сейтеке, сыне Семетея — в один том, размером в 500 таких же страниц. Из уст Сагымбая записана только первая часть. Семетей и Сейтек записаны из исполнений других сказителей, хотя Сагымбай знал и те две части, и, считая "высоким покровителем" своего дара Семетея, с особенной любовью и энтузиазмом пел о подвигах этого героя киргизского эпоса.
Наше введение относится только к первой части, т. е. песням (джомок) о Манасе. По своему исключительному размеру даже она одна может назваться океаном поэзии, поскольку на всем этом огромном протяжении поэмы мерная речь ни разу обрывается прозаическим повествованием.
Можно сказать с уверенностью, что нет ни одного киргиза, который бы не слышал о Манасе или не знал бы хоть несколько стихов из "Чон-Казат" или из "Кокетейдын ашы", или из "Семетея".
Тем более нет ни одного певца-киргиза, в репертуаре которого не числились бы некоторые песни из указанных частей киргизской эпопеи. Но вместе с тем все же в пред-революционные годы не было настоящего Манасчи, за исключением Сагымбая и, может быть, еще одного-двух лиц.
Октябрьская революция застала период угасания, постепенного отмирания больших эпических традиций в киргизском народном творчестве. И только благодаря революции удалось во время произвести первую, историческую запись народного сокровища в полном его объеме, хранившегося в памяти последних сказителей-стариков. Революция спасла от гибели эту эпопею, нигде не записанную до того времени в полном объеме, в талантливом исполнении и могшую исчезнуть навсегда со смертью последних носителей ее.
Не всякий певец, носитель мелких форм устного творчества, таких, как "Секетбай", "Кюйген" и т. п., знающий отрывки из Манаса, может называться "Манасчи". И настоящие былинные певцы, иначе джомокчи не были исполнителями этих мелких песен.
Репертуар, даже жанр отличали настоящих исполнителей эпических песен от певцов типа казахских акынов, в репертуаре которых числились и отрывки из былинного эпоса наряду с лирическими и обрядовыми песнями.
Распространенный тип киргизского ырчи предреволюционных лет представлял себой исполнителя кошока и разных увеселительных песен, исполнявшего иногда эти песни по желанию аудитории заученными отрывками или даже целыми песнями — эпизодами из Манаса или Семетея.
Их слушатели, в большинстве своем не слышавшие всегда Манаса от начала до конца в исполнении настоящих джомокчи, не жалели похвал и певцу, заучившему незначительные отрывки. А Сагымбай со своим неисчерпаемым, даже в течение трехмесячного исполнения, Манасом, конечно, не был доступен для большинства любителей устных сказаний. И поэтому неискушенные слушатели в каждом районе называли ряд имен якобы отличившихся "Манасчи". А на самом деле большинство из них знало из Манаса только два-три эпизода, актуально по тематике или с этнографически-бытовой стороны, как, например, "Кокетейдын аши" или как наиболее интригующая героика прошлого "Чон казат", или же эмоционально действенная любовная лирика "Ай-Чурека" из Семетея. Вот наиболее популярные и общераспространенные в репертуаре этих певцов - "ырчи" песни из Манаса, Семетея. По одному исполнению этих отрывков воздавались лавры всяким исполнителям. И это не случайно. Оно свидетельствовало о том факте, что эпический период в киргизском устном творчестве уже отходил в прошлое и на смену больших форм шла вытеснившая эпос малая форма. Период бесконечного развертывания героического сюжета заканчивается обратным его свертыванием. Исполнение всего Манаса теперь сводится к исполнению популярных эпизодов или сокращенной, еще актуальных отрывков. Много десятилетий до революции еще свидетельствовали о растущем интересе к социальной лирике как следствие все усиливающегося колониального гнета. А изменившиеся социально-экономические условия и внесенные Октябрьской революцией огромные исторические перемены в структуре общества приводят к смене вкусов и запросов вновь формирующейся слушательской среды. Генеральная линия в устном творчестве уже стала определяться количественным и качественным ростом новых жанров по преимуществу нового советского фольклора.
В результате всего этого в первые годы революции мы имели налицо факт, весьма распространенный в мировой литературе, факт сосуществования различных фольклорно-литературных стилей, жанров, соответственно сосуществовавшим еще тогда укладам, в плане которых зародился рост и дошел до своего падения каждый из древних видов устного творчества. Поэтому вполне объяснима одновременность устного сказания Манаса в начальные годы революции наряду с киргизскими революционными поэтами, беллетристами в европейском смысле.
Начнем наше первоначальное ознакомление с героической эпопеей, с вопросами о сказителях ее.
Как ни странно, из древнейших сказителей Манаса не сохранилось ни одного имени ни в народной памяти, ни в устах джомокчи. Правда, в варианте Сагымбая, во втором томе, один раз упоминается имя поэта-дружинника Джайсан-ырчи, который
Жалан уйдун борымын, Жарым кундей ырдаган.
("Одно украшение юрты воспевал полдня".) Это единственное упоминание о мифическом поэте, современнике Манаса не дополняется никакими новыми сведениями или даже косвенными упоминаниями о нем в других случаях. Так что сказать что-либо в смысле создания первых песен о Манасе этим поэтом достаточных оснований нет. Но упоминание важно в смысле характеристики стиля эпической песни, с медленным развертыванием действия, с исключительным вниманием к деталям, с преобладанием пассивного созерцания.
Этот же факт служит оправданием или, вернее, мотивировкой для ввода некоторых приемов изобразительных средств в виде статистических мотивов — длинных, подробных описаний для последующих поэтов.
Итак, почему же не сохранилось ни одного имени древнего исполнителя этой песни? Правда, народная память вообще мало запоминает эти древние имена. Исключение составляют генеалогия рода и редкие исторические личности, такие, как Чингис, Тимур и пр. Но исключительная популярность Манаса и в сравнительно давние времена, и сейчас, при частом его исполнении могла бы сохранить имена хотя бы одного-двух творцов популярных песен. Если не приводятся имена, то могло бы быть в песне косвенное упоминание о них, как о вещем Баяне в "Слове о полку Игореве". Если не народное предание, любящее в таких случаях легендарные преувеличения до окружения мифическим ореолом древнего имени, способствовало популяризации и певцов, таких, как Асан-Кайги у казахов, как Коркут у большинства тюрков, то, по крайней мере, мог бы певец, унаследовавший традицию предшественников, сохранить и упоминать кое-какие из этих имен. Между тем в этом вопросе в киргизском эпосе, очевидно, традиция была иная. Здесь, наоборот, каждый певец как будто бы сознательно замалчивает вопросы возникновения и передачи исполняемой им песни. Так поступает Сагымбай, за исключением вышеприведенного случая. Исполнители-предшественники, от которых воспринял непосредственно последующий поэт, не упоминаются.
Объяснение этого явления может быть двоякое. Во-первых, здесь могут играть роль общие законы эпического жанра, когда личное вторжение поэта в эпическое повествование не соответствует духу этого рода творчества. Эпическая песня, устный сказ всегда ведутся от лица анонимного рассказчика. Здесь поэт только сказитель, только передатчик того, что слышал, что по фабуле известно слушателю и что он передает как будто только своими словами. Нет места лирическим отступлениям, личному вмешательству сказителя. Нарушение эпического спокойствия, хотя бы даже кстати введенными лирическими излияниями, равносильно нарушению законов жанра, нарушению устойчивой, канонической традиции. Если исходить из этой точки зрения, то можно сказать, что киргизский эпос сохранил чистоту жанра почти до последнего момента, не включая ни одного имени предшественников Сагымбая. Во всяком случае, эта традиция в раннюю пору возникновения былин держалась прочно. И в ней, очевидно, надо искать первую причину, в силу которой преданы забвению не включенные в поэтический контекст древние имена.
Но наряду с этим положением возникает и другой момент, момент специфический на киргизской почве и, по нашему мнению, не менее значительный для объяснения того же самого вопроса.
Дело в том, что в среде киргизских джомокчи существовала внушенная даже и массам слушате