Публицист
Это была первая книга во всем тогдашнем Советском Союзе, где документально и подробно рассказывалось об уничтожении императорской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, городе, получившем имя ее палача Якова Свердлова. Среди главных организаторов убийства – и Филипп Голощекин. Многие страницы книги посвящены впервые открывавшимся для русскоязычного читателя фактам жизни и деятельности репрессированной национальной интеллигенции – Ахмета Байтурсынова, Жусупбека Аймаутова, Мыржакыпа Дулатова, Магжана Жумабаева и других. Примечательная деталь: недавно Валерию Федоровичу позвонил с благодарностью Николай Аркадьевич Анастасьев, создающий жизнеописание Мухтара Омархановича Ауэзова для московской серии ЖЗЛ. Только в книге В. Михайлова «Великий джут» он смог уточнить сведения о связях М. О. Ауэзова с Алаш Ордой и деятельности созданной Магжаном Жумабаевым просветительной коллегии «Алка» («Круг»). И знаменательно, что впервые «Хроника Великого джута» издана в 1990 году в издательстве «Интербук» внуком Мыржакыпа Дулатова Ерланом Сатыбалдиевым. Тираж в 50 тысяч экземпляров разошелся моментально. Чуть раньше составленный из нее очерк «Малый Октябрь Голощекина» был опубликован московским еженедельником «Литературная Россия», а за ним – в других российских городах и во многих казахстанских газетах, особенно казахских. Валерий Михайлов продолжал работать над книгой, к нему приходили и звонили люди, просили рассказать о своей судьбе, их рассказы вошли в значительно расширенное издание 1996 года. И вот книга вышла в третий раз, иллюстрированное фотодокументами издание осуществлено издательством «Аударма» в 2002 году в Астане. Но, к сожалению, оно, как и второе, не стало массовым, а разошлось в основном по библиотекам. Между тем книга должна быть широко доступна, ее изучают на факультативных занятиях в школах и институтах, ведь это, по сути, единственное свидетельство на русском языке о трагедии казахского народа 1931-1933 годов, унесшей миллионы человеческих жизней. Это боль о сосланных в казахские степи русских крестьянах, репрессированных народах, поруганной вере христиан, мусульман, католиков, ибо, прав автор: «не сосчитать, сколько погублено народу, а сколько – в самом народе»… Когда-то спецпереселенцы пели сочиненную ими самими песню, в которой были такие слова: «Вины за собой мы не знаем, Нам каяться было бы грех. Но кто-то ж беду нашу злую Когда-то расскажет для всех»… Валерий Михайлов рассказал. Книга «Великий джут» выходила на казахском языке, ее перевел, издал и распространил большим тиражом Талгат Айтбайулы. Сейчас по инициативе Вольдемара Вебера подготовлено ее издание в Германии совместно с казахстанским издательством «Аударма». На книгу уже поступило множество заявок. – Издание на европейском языке было моей давней мечтой, потому что казахская трагедия в период коллективизации до сих пор остается белым пятном в современной мировой истории, – говорит Валерий Михайлов. – Лишь немного сказано о ней у Роберта Конквеста в книге «Жатва скорби». Германское книгоиздание – ведущее в мире, а германская историческая книга – образец современного книгоиздания. Наверняка после этого будут переводы на английский и французский, о трагедии нашей земли по настоящему узнает мир. Я должен был написать эту книгу, потому что это судьба моих дедов, судьба моих родителей, моя судьба, судьба Караганды, Казахстана, где я родился. Хотя ни в одном издании книги я не сказал ни слова о своей семье, она в ней косвенно присутствует. Ведь ее история – только песчинка, слезинка в море слез. «Дом Небесный себе я построил…» Валерий Михайлов любил Караганду и после переезда семьи в Алма-Ату – нарядную, зеленую, душистую, фруктовую – какое-то время продолжал считать себя карагандинцем. Этот степной, на семи ветрах город неназываемо присутствует в его стихах – и самых ранних и поздних: «Я любил ту степную горячую пыль, Как шипя в ней вскипал теплый дождик слепой, Позабытую ту босоногую быль, Где когда-то я был самым лучшим собой». Родина детства – может быть, самая главная душевная, духовная опора творческого человека. В своих замечательных портретных очерках о казахских писателях и поэтах – Кадыре Мырзалиеве, Абдижамиле Нурпеисове, Акиме Тарази, недавно умершем великом русском поэте Юрии Кузнецове, опубликованных в журнале «Нива», Валерий Михайлов особенно сосредоточивается на рождении и родине человека, ибо уверен, что ими «предопределяется судьба». В очерке об Абдижамиле Нурпеисове он приводит мысль русского священника и философа о. Сергия Булгакова, которая, по его словам, словно проливает ясный свет на земное бытие: «Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с материею-землей и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и в природе. И образ его существования дается в его рождении и в природе». Думаю, еще и в раскрытие этой мысли Валерий Михайлов помещает на обложке своей недавней книги «Колыбельная из-под небес», где собраны стихи 2004 и 2005 годов (издательство «Искандер», Алматы) и о которой тепло отозвалась «Литературная газета», младенца себя под звездным пологом небес. Потому как образ своего существования мы выносим из своего рождения, из своей семьи, из своей родины. А потом уже «насколько человек восчувствует, поймет высший замысел о себе, насколько исполнит его – насколько ценна и данная ему жизнь»,– замечает Валерий Михайлов. Сам он развился в того поэта, каким предстает в «Колыбельной из-под небес» и в своем избранном, постепенно, и именно последние годы ознаменованы каким-то особым напряжением творческих сил. Стихи эти, разнообразные по тематике и форме, слагаются в некую картину жизни души – со своими взлетами, парениями, безднами. На мой взгляд, они обозначили совершенно новый уровень художественного постижения мира в творчестве Валерия Михайлова, высветляют общую его картину, несут жизнеутверждающий, витальный смысл. Меня не покидает ощущение, что он словно перенял эстафету от безвременно ушедшего Юрия Кузнецова, продолжая его путь в русской поэзии. А между тем «высший замысел о себе» Валерий Михайлов понял не сразу, хотя стихи начал писать еще в школе. Стал учиться на геолога, на первом курсе отправил свои стихи в журнал «Простор», откуда пришло письмо за подписью Сергея Киселева с просьбой зайти в редакцию. Просьбы он этой не понял: если стихи хорошие – печатайте, нет – тогда зачем заходить? – рассудил он. Был период, когда он совсем не писал – именно тот молодой период, когда большинство поэтов делают себе имя. А он вдруг понял, что при всей мелодичности, внешней поэтичности его стихов, в них не хватает содержания. И ушел в журналистику, от которой потом, почти тридцатилетним, спасался для стихов. Как-то в разговоре о Евгении Курдакове, чье творчество возглавляемый В. Михайловым журнал «Простор», можно сказать, заново и во всей полноте посмертно представляет читателю, Валерий Федорович заметил: «Женя называет родиной своих стихов Восточный Казахстан, Усть-Каменогорск, а у меня нет такого географически обозначенного места. Думаю, родина моих стихов – русский язык». Позже в нашей беседе он развил эту тему так: – Прежде чем мы существуем в русской литературе, мы существуем в океане русского языка. Я русский язык люблю еще больше, чем русскую литературу, язык – океан по сравнению с морем литературы. Это океан, у которого свои приливы, отливы, бури, штормы, и что там на дне лежит, что снаружи, и что в какой момент вынесет на поверхность волна – мы не знаем, не дано. Живого разговорного языка мне не хватало всю жизнь и сейчас не хватает. Я собственно как художник питался тем, что в детстве слышал. Это южнорусский, классический в общем-то, с украинским оттенком язык по линии отца – ведь на Белгородчине и Курск, и Орел рядом, самый центр русской литературы, русского языка; и это волжский говор, который был в семье мамы. Там тоже говор особый, он где-то сходится с говором уральских казаков, но у мамы старообрядческое село было, и язык сохранился лучше, чем во многих местах России. Вот этих два диалекта, две струи, полных русского языка, я в детстве-то и слышал – от дедушки, от бабушки, от их друзей – поколения деда. И отец с матерью тоже родились в стихии этого языка и хорошо его помнили… Поиск родины своих стихов заставлял Валерия Михайлова и командировки – геологические и журналистские – выбирать в те места, где язык сохранился в живом виде. Он часто ездит в Западно-Казахстанскую область и в Восточный Казахстан. «Недаром много поэтов и писателей из Восточного Казахстана – там язык живой»,– замечает он. Поэтому его тянуло и тянет в Россию и Москву, откуда рукой подать до Белгорода, до Орла, до Курска, можно выезжать в любую область и слышать язык, не испорченный ни советской властью, ни нынешними капитализмами-американизмами. В 1991 году Валерий Михайлов уехал в Москву. Решение это давалось ему мучительно. На его памяти был пример Федора Прокофьевича, который не доучился в институте, пошел работать, чтобы содержать свою семью и семью отца, с которой они делили карагандинский дом с его полукрестьянским укладом. Здесь заметим, что высшее образование Федор Прокофьевич Михайлов, бессменный редактор «Казахстанской правды» на протяжении пятнадцати лет, получил лишь сорокалетним в Высшей партийной школе. Все годы учебы семья, снимая тесную времянку, жила на его стипендию и небогатые приработки-гонорары. Так что человеческое формирование поэта шло отнюдь не в разнеживающей атмосфере быта семьи высокопоставленного советского чиновника, члена ЦК КП Казахстана. Да и не было, по совести говоря, никогда в их доме этой атмосферы и этого быта. Кроме семьи, держал Казахстан, Валерий Михайлов считал, что ту работу, которую должен сделать здесь, он еще не закончил. И все-таки отъезд состоялся. Но не зря говорила Цветаева – «для поэта благоприятной ситуации нет», ибо из самой неблагоприятной он выносит опыт своей души, ее боль, а значит – стихи. Два года в Москве на переломе истории дали Валерию Михайлову новое осознание себя, своего родства с двумя своими родинами – Казахстаном и Россией: «Земля чужая, я ль тебе чужой, Когда тебе впервые удивился. Земля родная, я ль тебе родной, Когда я на чужой земле родился. О, детства сон и невозвратный след, Тоска по родине, как кровь сырая. Полуседой, на твой пречистый свет Вернулся я, а вот зачем – не знаю». Это там, в Москве, он напишет: «Лишь речь родная сына приняла, Все остальное прокатилось мимо». И еще: «Мне судьба даровала чужбину. Слава Богу, и неча тужить…». – Я только не хотел бы жить в Европе или Америке. Это ведь все равно, что жить на обратной стороне Луны, – так сегодня говорит поэт. – Там все совсем другое… Этим летом после кончины отца, между девятинами и сороковинами, Валерий Михайлов побывал на Белгородчине: – Село отца – на широкой долине, среди лесов. Рядом речка Ворсклица, приток Ворсклы. Красивейшие места. Какие там холмы, поля, дубравы! А вот дедовского дома уже не осталось, как не осталось и отцовского дома в Караганде, так что не хочется туда приезжать… Между тем, думается мне, этот поиск земного родства, места, к которому привязана детская прапамять, напрямую сопряжен со строительством совсем иного дома, которым уже давно из года в год занята душа поэта: «Мы на камне взошли. На песке, на крови… Зацепились… Песни в небо ушли, А мольбам небеса приоткрылись. Эти степи нагие окрест, Лепо или нелепо, Как судьбы опрокинутый крест, Смотрят в небо. Полынок одинокий дрожит… Ни дорог и ни люда… Воздух светом навеки прошит И туда и оттуда». Или еще определеннее: «Я на землю уже не ропщу, Дом небесный себе я построил…» Хорошо об этом сказала в эссе «Небесный дом», обозревая современную поэзию, Надежда Чернова (журнал «Простор» № 8, 2005 год): «Небесный Дом – это Дом твоей души, которую в каждого человека вдыхает Бог, и, значит, в каждом из нас живет его дыхание. Поэт же более других чувствует важность постижения этого Божьего дара». Тем, кто будет читать стихи Валерия Михайлова, рано или поздно откроется: его поэзия шаг за шагом продолжает восходить к своему Небесному дому «по лествице, завещанной во мгле». Источник: biografia.kzЭто была первая книга во всем тогдашнем Советском Союзе, где документально и подробно рассказывалось об уничтожении императорской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, городе, получившем имя ее палача Якова Свердлова. Среди главных организаторов убийства – и Филипп Голощекин.
Многие страницы книги посвящены впервые открывавшимся для русскоязычного читателя фактам жизни и деятельности репрессированной национальной интеллигенции – Ахмета Байтурсынова, Жусупбека Аймаутова, Мыржакыпа Дулатова, Магжана Жумабаева и других. Примечательная деталь: недавно Валерию Федоровичу позвонил с благодарностью Николай Аркадьевич Анастасьев, создающий жизнеописание Мухтара Омархановича Ауэзова для московской серии ЖЗЛ. Только в книге В. Михайлова «Великий джут» он смог уточнить сведения о связях М. О. Ауэзова с Алаш Ордой и деятельности созданной Магжаном Жумабаевым просветительной коллегии «Алка» («Круг»).
И знаменательно, что впервые «Хроника Великого джута» издана в 1990 году в издательстве «Интербук» внуком Мыржакыпа Дулатова Ерланом Сатыбалдиевым.
Тираж в 50 тысяч экземпляров разошелся моментально. Чуть раньше составленный из нее очерк «Малый Октябрь Голощекина» был опубликован московским еженедельником «Литературная Россия», а за ним – в других российских городах и во многих казахстанских газетах, особенно казахских. Валерий Михайлов продолжал работать над книгой, к нему приходили и звонили люди, просили рассказать о своей судьбе, их рассказы вошли в значительно расширенное издание 1996 года.
И вот книга вышла в третий раз, иллюстрированное фотодокументами издание осуществлено издательством «Аударма» в 2002 году в Астане. Но, к сожалению, оно, как и второе, не стало массовым, а разошлось в основном по библиотекам. Между тем книга должна быть широко доступна, ее изучают на факультативных занятиях в школах и институтах, ведь это, по сути, единственное свидетельство на русском языке о трагедии казахского народа 1931-1933 годов, унесшей миллионы человеческих жизней. Это боль о сосланных в казахские степи русских крестьянах, репрессированных народах, поруганной вере христиан, мусульман, католиков, ибо, прав автор: «не сосчитать, сколько погублено народу, а сколько – в самом народе»…
Когда-то спецпереселенцы пели сочиненную ими самими песню, в которой были такие слова:
«Вины за собой мы не знаем, Нам каяться было бы грех. Но кто-то ж беду нашу злую Когда-то расскажет для всех»…
Валерий Михайлов рассказал. Книга «Великий джут» выходила на казахском языке, ее перевел, издал и распространил большим тиражом Талгат Айтбайулы. Сейчас по инициативе Вольдемара Вебера подготовлено ее издание в Германии совместно с казахстанским издательством «Аударма». На книгу уже поступило множество заявок.
– Издание на европейском языке было моей давней мечтой, потому что казахская трагедия в период коллективизации до сих пор остается белым пятном в современной мировой истории, – говорит Валерий Михайлов. – Лишь немного сказано о ней у Роберта Конквеста в книге «Жатва скорби». Германское книгоиздание – ведущее в мире, а германская историческая книга – образец современного книгоиздания. Наверняка после этого будут переводы на английский и французский, о трагедии нашей земли по настоящему узнает мир. Я должен был написать эту книгу, потому что это судьба моих дедов, судьба моих родителей, моя судьба, судьба Караганды, Казахстана, где я родился. Хотя ни в одном издании книги я не сказал ни слова о своей семье, она в ней косвенно присутствует. Ведь ее история – только песчинка, слезинка в море слез.
«Дом Небесный себе я построил…»
Валерий Михайлов любил Караганду и после переезда семьи в Алма-Ату – нарядную, зеленую, душистую, фруктовую – какое-то время продолжал считать себя карагандинцем. Этот степной, на семи ветрах город неназываемо присутствует в его стихах – и самых ранних и поздних:
«Я любил ту степную горячую пыль, Как шипя в ней вскипал теплый дождик слепой, Позабытую ту босоногую быль, Где когда-то я был самым лучшим собой».
Родина детства – может быть, самая главная душевная, духовная опора творческого человека. В своих замечательных портретных очерках о казахских писателях и поэтах – Кадыре Мырзалиеве, Абдижамиле Нурпеисове, Акиме Тарази, недавно умершем великом русском поэте Юрии Кузнецове, опубликованных в журнале «Нива», Валерий Михайлов особенно сосредоточивается на рождении и родине человека, ибо уверен, что ими «предопределяется судьба».
В очерке об Абдижамиле Нурпеисове он приводит мысль русского священника и философа о. Сергия Булгакова, которая, по его словам, словно проливает ясный свет на земное бытие: «Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с материею-землей и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и в природе. И образ его существования дается в его рождении и в природе».
Думаю, еще и в раскрытие этой мысли Валерий Михайлов помещает на обложке своей недавней книги «Колыбельная из-под небес», где собраны стихи 2004 и 2005 годов (издательство «Искандер», Алматы) и о которой тепло отозвалась «Литературная газета», младенца себя под звездным пологом небес. Потому как образ своего существования мы выносим из своего рождения, из своей семьи, из своей родины. А потом уже «насколько человек восчувствует, поймет высший замысел о себе, насколько исполнит его – насколько ценна и данная ему жизнь»,– замечает Валерий Михайлов.
Сам он развился в того поэта, каким предстает в «Колыбельной из-под небес» и в своем избранном, постепенно, и именно последние годы ознаменованы каким-то особым напряжением творческих сил. Стихи эти, разнообразные по тематике и форме, слагаются в некую картину жизни души – со своими взлетами, парениями, безднами. На мой взгляд, они обозначили совершенно новый уровень художественного постижения мира в творчестве Валерия Михайлова, высветляют общую его картину, несут жизнеутверждающий, витальный смысл. Меня не покидает ощущение, что он словно перенял эстафету от безвременно ушедшего Юрия Кузнецова, продолжая его путь в русской поэзии.
А между тем «высший замысел о себе» Валерий Михайлов понял не сразу, хотя стихи начал писать еще в школе. Стал учиться на геолога, на первом курсе отправил свои стихи в журнал «Простор», откуда пришло письмо за подписью Сергея Киселева с просьбой зайти в редакцию. Просьбы он этой не понял: если стихи хорошие – печатайте, нет – тогда зачем заходить? – рассудил он. Был период, когда он совсем не писал – именно тот молодой период, когда большинство поэтов делают себе имя. А он вдруг понял, что при всей мелодичности, внешней поэтичности его стихов, в них не хватает содержания. И ушел в журналистику, от которой потом, почти тридцатилетним, спасался для стихов.
Как-то в разговоре о Евгении Курдакове, чье творчество возглавляемый В. Михайловым журнал «Простор», можно сказать, заново и во всей полноте посмертно представляет читателю, Валерий Федорович заметил: «Женя называет родиной своих стихов Восточный Казахстан, Усть-Каменогорск, а у меня нет такого географически обозначенного места. Думаю, родина моих стихов – русский язык».
Позже в нашей беседе он развил эту тему так:
– Прежде чем мы существуем в русской литературе, мы существуем в океане русского языка. Я русский язык люблю еще больше, чем русскую литературу, язык – океан по сравнению с морем литературы. Это океан, у которого свои приливы, отливы, бури, штормы, и что там на дне лежит, что снаружи, и что в какой момент вынесет на поверхность волна – мы не знаем, не дано. Живого разговорного языка мне не хватало всю жизнь и сейчас не хватает. Я собственно как художник питался тем, что в детстве слышал. Это южнорусский, классический в общем-то, с украинским оттенком язык по линии отца – ведь на Белгородчине и Курск, и Орел рядом, самый центр русской литературы, русского языка; и это волжский говор, который был в семье мамы. Там тоже говор особый, он где-то сходится с говором уральских казаков, но у мамы старообрядческое село было, и язык сохранился лучше, чем во многих местах России. Вот этих два диалекта, две струи, полных русского языка, я в детстве-то и слышал – от дедушки, от бабушки, от их друзей – поколения деда. И отец с матерью тоже родились в стихии этого языка и хорошо его помнили…
Поиск родины своих стихов заставлял Валерия Михайлова и командировки – геологические и журналистские – выбирать в те места, где язык сохранился в живом виде. Он часто ездит в Западно-Казахстанскую область и в Восточный Казахстан. «Недаром много поэтов и писателей из Восточного Казахстана – там язык живой»,– замечает он. Поэтому его тянуло и тянет в Россию и Москву, откуда рукой подать до Белгорода, до Орла, до Курска, можно выезжать в любую область и слышать язык, не испорченный ни советской властью, ни нынешними капитализмами-американизмами.
В 1991 году Валерий Михайлов уехал в Москву. Решение это давалось ему мучительно. На его памяти был пример Федора Прокофьевича, который не доучился в институте, пошел работать, чтобы содержать свою семью и семью отца, с которой они делили карагандинский дом с его полукрестьянским укладом. Здесь заметим, что высшее образование Федор Прокофьевич Михайлов, бессменный редактор «Казахстанской правды» на протяжении пятнадцати лет, получил лишь сорокалетним в Высшей партийной школе. Все годы учебы семья, снимая тесную времянку, жила на его стипендию и небогатые приработки-гонорары. Так что человеческое формирование поэта шло отнюдь не в разнеживающей атмосфере быта семьи высокопоставленного советского чиновника, члена ЦК КП Казахстана. Да и не было, по совести говоря, никогда в их доме этой атмосферы и этого быта. Кроме семьи, держал Казахстан, Валерий Михайлов считал, что ту работу, которую должен сделать здесь, он еще не закончил.
И все-таки отъезд состоялся. Но не зря говорила Цветаева – «для поэта благоприятной ситуации нет», ибо из самой неблагоприятной он выносит опыт своей души, ее боль, а значит – стихи. Два года в Москве на переломе истории дали Валерию Михайлову новое осознание себя, своего родства с двумя своими родинами – Казахстаном и Россией:
«Земля чужая, я ль тебе чужой, Когда тебе впервые удивился. Земля родная, я ль тебе родной, Когда я на чужой земле родился. О, детства сон и невозвратный след, Тоска по родине, как кровь сырая. Полуседой, на твой пречистый свет Вернулся я, а вот зачем – не знаю». Это там, в Москве, он напишет: «Лишь речь родная сына приняла, Все остальное прокатилось мимо».
И еще: «Мне судьба даровала чужбину. Слава Богу, и неча тужить…».
– Я только не хотел бы жить в Европе или Америке. Это ведь все равно, что жить на обратной стороне Луны, – так сегодня говорит поэт. – Там все совсем другое…
Этим летом после кончины отца, между девятинами и сороковинами, Валерий Михайлов побывал на Белгородчине:
– Село отца – на широкой долине, среди лесов. Рядом речка Ворсклица, приток Ворсклы. Красивейшие места. Какие там холмы, поля, дубравы! А вот дедовского дома уже не осталось, как не осталось и отцовского дома в Караганде, так что не хочется туда приезжать…
Между тем, думается мне, этот поиск земного родства, места, к которому привязана детская прапамять, напрямую сопряжен со строительством совсем иного дома, которым уже давно из года в год занята душа поэта:
«Мы на камне взошли. На песке, на крови… Зацепились… Песни в небо ушли, А мольбам небеса приоткрылись. Эти степи нагие окрест, Лепо или нелепо, Как судьбы опрокинутый крест, Смотрят в небо. Полынок одинокий дрожит… Ни дорог и ни люда… Воздух светом навеки прошит И туда и оттуда». Или еще определеннее: «Я на землю уже не ропщу, Дом небесный себе я построил…»
Хорошо об этом сказала в эссе «Небесный дом», обозревая современную поэзию, Надежда Чернова (журнал «Простор» № 8, 2005 год): «Небесный Дом – это Дом твоей души, которую в каждого человека вдыхает Бог, и, значит, в каждом из нас живет его дыхание. Поэт же более других чувствует важность постижения этого Божьего дара».
Тем, кто будет читать стихи Валерия Михайлова, рано или поздно откроется: его поэзия шаг за шагом продолжает восходить к своему Небесному дому «по лествице, завещанной во мгле».
Источник: biografia.kz
Қысқа да нұсқа. Жазылыңыз telegram - ға