28 Қараша 2013, 05:35
Акын, исследователь
В одной из своих статей, касающихся казахской литературы,Чокан Валиханов пишет, что современник его прадеда хана Аблая, выходец из племени Аргын, из рода Атыгай, и поколения Баимбет, акын Шал собрал предания о происхождении казахского народа, о родах, составивших казахскую нацию и генеалогию ханов, и создал на этой основе замечательный эпос. Из этих слов видно, что Шал был сильным акыном с широким дыханием, который вместил в себя все знания своей эпохи.
Тлеуке Кулеке-улы, прозванный позже Шал-акыном, родился неподалеку от современной станции Азат в Кокчетавской области.
Матерью Шала была дочь знаменитого би толе из рода Уйсунь, которого в Старшем жузе почитали не меньше хана, а отцом - Кулеке, один из известных батыров, героев борьбы с чужеземцами. До сих пор в народе рассказывают о подвигах Кулеке и его родного брата Тлеке.
О Кулеке сохранились достоверные исторические сведения. В 1742 году он вместе с ханами,султанами, видными батырами и биями Средней и Младшей орды, дает клятву о переходе в под-данство России.
Позже батыр Кулеке был в хороших отношениях с русскими пограничными властями, несколько раз ездил к ним как посланец Аблая. Его имя часто встречается в русских официальных документах, из которых видно, что батыр Кулеке был для своей эпохи влиятельнейшим деятелем. Например, в приказе от 18 июля 1760 года Коллегии иностранных дел губернатору Оренбургского края А. Давыдову указывается, что батыр Кулеке является прославленным и уважаемым человеком среди казахов и что поэтому необходимо поддерживать с ним хорошие отношения, оказывать ему почет.
Шал родился, когда казахские роды, вытесненные с прежних кочевий джунгарцами, еще не осели в определенных районах и почти беспрестранно кочевали, перекатываясь из края в край. Когда будущий поэт стал юношей, роды Баимбет, Кудайберды обосновались на берегах реки Есиль. В войне за владение этими землями в сражении с естеками (хантами) погиб брат Кулеке - батыр Тлеке. Но перекочевавшие сюда казахи, во главе с батырами Кулеке, Жапеком и другими, вытеснили естеков с берегов Есиля.
Не совсем ясно, когда произошло это событие.
Известный народный акын, глубоко знающий старые легенды и рассказы, Ахметжан Нуртазин говорит, что после бегства “актабан шубырынды” род Баимбет около двадцати пяти лет жил у подножья Кокчетау и лишь потом, т.е. в 50-х годах XVIIIв., пришел на Есиль. Видимо, эта дата правильна. Из официальных документов мы знаем, что аул батыра Кулеке в 1761 году уже кочевал по берегам Есиля, но в этих документах не сообщается, когда завладели сторонники Кулеке этими краями.
Предания говорят, что Шал пришел к берегам Есиля уже юношей. Если это так, то вызывают сомнения даты жизни Шала, принятые некоторыми учеными, а именно 1760-1831 годы. Если бы Шал действительно родился в 1760 году, а скончался в 1831, то в год смерти Аблая (1710-1781) ему был бы 21 год, а умер бы он всего за четыре года до рождения Чокана Валиханова. Тогда бы Чокан скорее назвал Шала современником не прадеда своего, хана Аблая, а деда - хана Вали.
Чокан пишет, что созданная Шалом огромная летопись - жыр постепенно забывается. “Знающих эту эпопею теперь очень мало”. Для Чокана Шал - не умерший за несколько лет до его рождения поэт, а человек, живший в более отдаленные времена. Чокан Валиханов не мог здесь ошибиться, ибо аулы Чокана и аул Шала находятся на расстоянии 40 - 50 километров (Сырымбет и Алка-Агаш, Каратал).
Можно привести еще один факт в доказательство того, что Шал жил ранее принятых ныне дат. Однажды Шал заехал в аул батыра Баяна. Только что вернувшийся с охоты Баян угостил акына охотничьей добычей - зайцем. Недовольный угощением Шал, когда принесли блюдо с зайцем, сказал:
Ну, кто же знатнее Баяна, Сары?
Но что-то пиры у вас не щедры,
Я вижу, висят у вас жал и жая-
Для лучших гостей, до лучщей поры?
Да, так я не пировал давно.
Когда вы ко мне приедете в гости,
Преподнесу вам свое г...
По словам Чокана Валиханова, Баян погиб еще при жизни Аблая, в одном из набегов на джунгар, не позднее 1770 г. Мы не утверждаем, что Шал и Баян - ровесники, но всетаки для токого резкого обращения к прославленному по всей степи батыру Шал должен был в это время быть уважаемым человеком, известным акыном.
Предположим, опираясь на приведенные выше сведения, что поэт родился в середине XVIII века. По словам знающих старцев, Шал скончался в возрасте 71 года в год Зайца на джайляу. Выходит, что Шал умер в первой четверти XIX века, в которой год Зайца встречается два раза, в 1807 и 1819 году. Нашим розыскам соответствует последняя дата.
Таким образом, мы считаем, что акын Шал (Тлеуке Кулеке-улы) родился в 1748 году, умер в 1819 году. Начиная с юношеских лет, он всю свою жизнь провел на территории нынешнего Шалакинского района Северо-Казахстанской области. По словам аксакалов, Шал похоронен напротив холма Аютас возле села Сергеевки, могила его затеряна среди многих других старых могил на правом берегу Есиля. Ныне никто не может точно указать, в какой из них покоится прах акына.
Кулеке, имевший четырех жен, оставил шесть сыновей. Это Бабек, Манке, Шардак, Тлеуке (Шал), Казакбай, Жусуп. Потомки Кулеке, в количестве около 80 семейств, проживают на территории совхозов “Теренсай” и “Заря” Сергеевского района Северо-Казахстанской области.
Шал был уже пожилым, когда родились его дети - сын Малибай и дочь Малике. От Малибая потомства сейчас не осталось. Малике была выдана за человека по имени Нурым из рода Кипчак. От Нурыма родился Айтбай, от Айтбая Наушабай, от Наушабая - известный казахский акын конца XIX начала XX в. Нуржан Наушабаев. Старики-баимбетовцы говорили, что на Нуржана снизошел дух покойного Шала и одарил его талантом.
Когда Шал был еще ребенком, его отец Кулеке как-то сказал жене: “Мой сын будет батыром, хорошенько ухаживай за ним”, а она со смехом ответила: “Твой сын будет не батыром, а акыном: когда он младенцем сосал грудь, то наигрывал на ней, как на домбре”.
Впервые поэтическая слава нашла Шала в пятнадцать лет. У Кулеке был призовой скакун Куренкей, оставшийся еще от старшего брата. Один из сыновей хана Аблая выпросил его на время, чтобы съездить на нем в набег, но потом, увидев необыкновенную резвость и выносливость скакуна, не возвратил в назначенный срок и пытался присвоить его навсегда. Кулеке, захватив с собой сына, приехал в ханскую ставку - Орду.
Хан, выслушав просьбу Кулеке, засмеялся: “Ты сам батыр, Кулеке, скота у тебя много. Неужели ты настолько постарел, что приехал по следам какого-то жеребенка в такую даль?” Разговор на этом кончился. Вечером в ауле началось гулянье молодежи, Шал всю ночь веселился со сверстниками, пел песни, качался на качелях. Дело было осенью, к рассвету похолодало и пошел дождь. Когда овцы выходили на пастьбу, худой барашек попал в саз (болотистый солончак) неподалеку от аула и начал погружаться в трясину. Хан, вышедший из юрты, увидев это, сделал замечание слуге, и тот вытащил барашка и отнес под куст тальника, чтобы защитить от холода. Тлеуке это заметил.
Когда поднялось солнце, народ проснулся, и хан сказал решившим уезжать гостям: “Сынок, думаю, что это твой голос так выделялся ночью, потому что у нас нет такого певца. Ну-ка спой мне перед отъездом”. Шал сразу запел:
Не боится петь юноша Шал никогда.
Защитит ли от холода тал? Никогда.
Что бывает, чтоб хан на спине нес барашка,
Этого я не предпологал никогда!
Значит, многое значит для кочевника скот.
Хан-отец это знает, он любит народ.
Если будет нужда в том, любого барашка
Хан, и бий, и батыр на спине понесут.
Хан признал себя побежденным. Он вернул скакуна и прибавил от себя еще коня. Но батыр Кулеке вернулся недовольным: его надежда на то, что сын станет батыром, не сбывалась. А Шал получил известность. Теперь он полностью становится на путь акына.
Я в пятнадцать лет прочно сел на коня,
Я слова говорил горячее огня, -
вспоминал поэт в одном своем позднем стихотворении. Прямой и смелый, веселый и насмешливый акын и певец Шал становится любимцем народа. Без него не проходит ни один той, ни одно сборище. Много ночей до самого рассвета поет он перед собравшимися свои жыры и песни. Шал, который позже, будучи уже не в состоянии поднять голову с подушки, грустя о прошедших веселых днях, создает десятки стихов о том свете, о вере, об ответе перед высшим судией, молодость свою провел в весельи, забавах и развлечениях.
Через самый крутой проходил перевал,
Если праздника шум я за ним различал,
Ханы, бии, батыры, безродные люди -
Перед всеми я песней своей гарцевал.
Но из произведений Шал того времени сохранились лишь немногие. Еще в одном стихотворении поэт говорит о себе:
Как исполнилось двадцать лет,
По степи я за джином скакал,
А промчалось еще пять лет -
Лучших словом моим защищал.
Как исполнилось тридцать лет,
С жаром подвиги он воспевал,
А прошло еще десять лет -
Замечать я порою стал:
Слишком много я сочинял,
О цене забывал слов.
И достиг я полсотни лет
И величие пророка познал,
И проходит еще десять лет -
Смерть спокойно принять я готов,
Легкомысленным быть перестал.
Из-за своей непрактичности, беззаботности Шал не смог сохранить имущество и стада, оставшиеся от отца. Но, испытывая тяготы бедности, акын не стал торговать своим даром, ставить его на службу корыстным целям. Поэт глубоко презирал лесть и льстецом богачей его ничто не могло сделать.
Все живое создавшийся творец,
Не заставь меня спину склонять
Перед смертным таким же, как я.
Шал и не стремился к богатству, к обладанию стадами. Скот дорог для жадного накопителя, а акыну достаточно иметь что-нибудь для пропитания и двухжильную домбру.
Пусть ты не бай, чьи табуны огромны,
Был бы обед - пусть даже самый скромный.
Поэтому Шал никогда не завидовал богачам, не склонял головы перед баями, ни к кому не подлаживался, ни перед кем не сдерживал свой острый язык. Как-то в споре он сказал могущественному бию Кулену, приближенному хана Аблая:
Бий Кулен красноречив и в силе,
Будь ты перед богом честен, или
Если станешь, как и раньше, взятки брать,
То вертеться век тебе в могиле.
У Шала нет стихов, восхваляющих какого-нибудь богача. Народ никогда не слышал, чтобы он говорил скользко, льстиво, неискренне. Наследство Шала, дошедшее до наших дней, - полторы тысячи строк, и среди них нет ни одной строки, которая унизила бы в наших глазах человеческое достоинство акына. Он честно, гордо и посвоему прожил свою жизнь, и в этом секрет широкого распостранения его стихов, громкой посмертной славы.
“Я многие строки сочинял на бумаге”, - говорит Шал в одном из своих стихов. Сомневаться в этом утверждении у нас нет никакого основания. Вульгарный нигилизм считать, что казахи в XVIII веке были сплошь невеждами, не умеющими начертить и букву “алиф”.
Однажды Шал дал очень понравившейся ему благородной, умной, с поэтической жилкой девушке, в юрте которой он был гостем, такой совет:
Можешь принести большую пользу нам,
Если, думой взяв бумагу и калам,
Ты запишешь за каким-нибудь акыном
Песнь его, коль записать не может сам.
Судя по многим стихам Шала, в которых упоминаются атрибуты мусульманской религии и используются выражения из корана, акын, видимо, глубоко знал правила ислама и был для своего времени человеком образованным. Возможно, что часть своих произведений, особенно назидания, летописный эпос о казахских родах и генеалогии ханов, он записал на бумаге. Но рукописи акына или совсем исчезли или где-нибудь еще ждут своего открывателя.
Большинство дошедших до нас произведений Шала - экспромты, импровизации. Если говорить об импровизаторском искусстве Шала, то его поистине можно считать образцом казахского акына. Кажется, что для Шала не составляло различия говорить ли прозой или стихами.
Как-то, разъезжая по степи, Шал заночевал в юрте бия Молтыра из Младшего жуза. Бий был наслышан о поэте, но, чтобы испытать мастерство акына, показал худого ягненка и просил дать благословение на его зарез. Тогда Шал дал такое благословение:
Может, мать ягненка прогоняла его
Может, каждая овца отгоняла его,
Так что месяцы не ел он совершенно ничего.
Может, злой пастух его плохо пас,
Может,бий Молтыр специально берег его для нас.
И безродным гостям не давал его, ждал,
Когда в гости приедет родовитый Шал.
Аллах акбар!
Можно привести целый ряд примеров поэтической находчивости и щедрого импровизаторского дара Шала. Стихи акын сочинял в любом месте безо всякого труда.
Но у него были темы, которым он уделял особое внимание, к которым подходил со всей серьезностью. Это - жизнь человека, суть жизни, ее непостоянство и вечность, вопросы религии.
Сопоставление различных периодов человеческой жизни является в тюркской поэзии, начиная с эпохи Ходжи-Ахмеда Яссауи, традиционной темой. Шал также написал на нее несколько песен. Большинство из них созданы в старости, в дни долгих болезней, проведенные в постели. Характер этих стихов разнообразен. Некоторые из них представляют отдельные строки типа “50 - молодость мужа, 60 - сидение у очага, 70 - соседство с (могильным) холмом”, а другие охватывают весь жизненный путь человека с рождения до смерти.
С умилением описывает акын беспечальную пору младенче-ства и детства, далекую от забот и скорбей.
Когда был мне год, в колыбели я спал,
А в четыре я одну радость знал,
На березу в шесть я похожим стал,
Как ягненок, я в десять лет скакал...
Затем поэт говорит об отрочестве, юности, воспеваемой в казахских народных песнях, невозвратной, неповторимой “поре джигита” (двадцать пять лет), поре зрелого джигита, мудрого мужа в тридцать пять лет.
Эх, двадцать мои -
Был я как камыш озер,
Эх, тридцать мои -
Я поток, летящий с гор...
Да, обычай я джигита очень славно исполнял,
Всех красоток всех аулов не чужими мне считал,
Никогда не знал отказа я от них в любом краю
И, не думая о завтра, всех ночами их ласкал.
Это прекрасное время, пролетевшее как ветер. После сорока лет, возраста, который поэт сравнивает с “саблей, вынутой из ножен”, наступает старость с ее немощами и болезнями. Впрочем, и она терпима.
Если старость окружают уваженье и почет,
Если пастбища покрыл все многочисленный твой скот,
Если старая подруга греет спину, коль продрог,
Если спишь тепло и мягко, если полон твой живот.
Но всего этого Шал был лишен. Бывший в годы кипучей молодости украшением празднеств, акын не думал о своем хозяйстве, не собирал стада, а провел свои лучшие годы, отдавая их искусству, стихам, песням. Поэтому поэт, который и больной, прикованный к постели не потерял ни своего дара, ни медного звучания своего голоса, был стиснут “седьмым джутом” - бедностью. Кончились прежние развлечения и веселье. Акыну, проведшему бурную жизнь, трудно смириться с этим. Но силы ушли из тела, с каждым днем слабеет энергия. Лишь звонко-голосое горло прежнее, все еще просится оно в стремительную песню, льет поток жыров. Акын проклинает свою старость: он развеивает свою печаль:
В старости ухо стало тугим,
В старости вечно слезятся глаза...
Рот обеззубел, свой вид потерял...
Ноют суставы и кости мои,
Пролежи спину покрыли, бока...
Разве без посоха сделаешь шаг?...
Это говорит человек,который “в тридцать был, как отборный заяц, в сорок был, как сабля, вынутая из ножен”, а сегодня, “как пустая шкура”, дрожит от бед восьмидесяти лет. Конечно, Шал говорит не только о себе, это общая судьба всех людей, смертных “двуногих, медноголовых”. Поэтому акын снова возвращается к этой теме.
В восемьдесят покоряешься судьбе,
И все же безразлично тебе.
В девяносто ты тяжелее свинца,
На каком году твой померкнет свет?
Был муж, что и в сто не дошел до конца,
Но тебе надежды на это нет.
Человек приходит в жизнь и уходит из нее. Другого не может быть, не дано. Что может случиться особенное в жизни простого кочевника? Родился. Между двадцатью и пятьюдесятью, когда кипят силы, жил беспечальной жизнью на лоне матери-природы, не задумываясь о смысле существования, о сути мира. Потом пришел день смерти - умер. Вот и все. Шал сумел изобразить все состояния жизни души кочевника в разных возрастах.
Человек скончался. Ибо этот мир непостоянен, преходящ; в жизни этой коротка наша радость, мы видим слишком мало светлых дней, и мы не должны обманываться в этом.
Не спасешься от смерти даже бегом,
Даже если родился львом,
Доблестью предков превзойдя.
Все в воле аллаха. Укажет он -
На землю любая падает звезда.
Джигиты, творца зовите всегда,
С юных своих, самых буйных лет.
Смерть не забудет о вас никогда,
Прийти она может каждый миг...
Шал не отшельник-фанатик, но он глубоко верующий человек. Религиозная струя в поэзии Шала, по-видимому, появилась лишь в последний период его жизни:
И достиг я полсотни лет
И величье пророка познал.
Т.е. молодость Шала, когда он, украсив домбру, “по степи за джином скакал”, никак не может служить примером для тех, перед кем он в старости проповедует. Шал - правоверный мусульманин. “Нет бога, кроме аллаха, - вот основа вашей веры”, - говорит он. В коране все правильно, истинно, мощи и силе аллаха нет предела.
Он на Мекку сотворил и Медину сотворил,
Он нам к первой вере дверь открыл.
Чтоб весь мир наш повернуть
На единый правый путь,
Он все знания о жизни нам открыл.
Всех зверей, всех птиц поющих сотворил,
Часть людей с умом, другую - дураками сотворил.
Из огня и вод слепил он все, что в мире нашем есть,
Но чудесней человека ничего не сотворил.
Все в руках аллаха. Люди - лишь подданные его. Счастье и несчастье, богатство и бедность людей, их жизнь и смерть - все в руках аллаха, все в его воле, без нее не сломится и верхушка курая.
Голова человека - словно мяч аллаха:
Куда он погонит, туда и покатится.
Но среди казахов, говорит старый Шал, мало истинно верящих в это. Возгордившиеся люди забыли об аллахе, не признают бога единственным, пророка правым. Не соблюдают поста - “уразу”, не совершают пять раз в день молитв и омовений. У таких людей язык хоть мусульманский, сердце “кафирское”, неверное. Поэтому, когда однажды захмелевшие от кумыса аульчане спросили Шала: “Вы не такой невежда, как мы, слыхали мы, что ваши слова близки книжным словам, так ответьте, кто из нас попадает в рай?”, то он ответил: “Если правльны слова корана, то из сидящих здесь ни одна душа не попадет в рай”. Поэтому акын призывает:
Джигиты,соблюдайте пост, молитвы творите,
Ведь есть высший суд, где за все спросят нас.
И все-таки в этике Шала религиозные вопросы занимают не такое уж большое место. В понимании акына хорошее и плохое, добро и зло всегда связаны с именем бога. Мораль Шала - это не религиозная мораль, это гуманистическая мораль. Его этика не теологична.
Степеней всех родства не считай, человек.
Справедлив если будешь, значит мы - человек,
Если бай отнимает у несчастных овцу,
Это мало, коль скажешь: “Ты плохой человек”.
В этих словах нет ничего о необходимости безропотно принимать все, что пошлет Бог. Наоборот, акын говорит, что долг каждого не давать злу, смело выступать против всего дурного. Человек зажигает пламя хороших дел, и он же мутит небо дымом и копотью плохих действий. Благо - от хорошего, беда - от плохого. Все зависит от человека, рассуждает Шал. Поэтому он в своих произведениях затевает разговор о том, откуда берется хорошее, кого мы называем хорошими людьми, откуда берется плохое, какими бывают плохие люди. Приведем назидательные рассуждения акына на эту тему:
“Бывают женщины, называемые опорой семьи: встают они рано, тундик юрты открывают на счастье, на уходящих долго глядят, приходящих с почетом принимают. Второго рода женщины называются “пальцы во хне”: они умеют ничтожное делать большим, ручей превращают в наших глазах в море, к одежде грязь не допускают, в пище, которую они приготовили, не бывает шерстинок, все вещи, побыв в их руках, блещут чистотой, незаметным они делают бедность и недостачи мужа, хороший муж с такой женой похожи на близнецов. Третий род жен - резкая на слова, как летящая стрела... любящая безделье и обжорство... вечно ругающаяся, безалаберная... эти встречаются несчастным беднягам”.
Примерно такого же содержания произведения акына, написанные о хорошем и плохом джигите, хорошей и плохой снохе.
Шал жил в эпоху, когда еще в полную силу господствовали обычаи старого патриархального общества. Он своими глазами видел распри кровавую междоусобицу казахов, когда многие роды по-волчьи грызлись из-за кочевки, зимовий, а иногда из-за старых счетов. Поэтому одним из лучших человеческих качеств поэт называет стремление к единству, союзу, дружбе. Дружба родичей - благо народа.
Для мужа - одежда, что дорога, украшенье,
Для джигита - готовность скакать на врага украшенье.
Все в этом мире старается приукраситься,
Для озера, что в степи, зеленые берега украшенье.
Яркие цветы - земли славное украшенье,
Лес, что вдали, степи давнее украшенье,
Но, чем гордимся особенно мы, -
Дружба всех дальных родичей - главное украшенье.
В творчестве акына немало стихов в форме назиданий, поучений и призывов. Поэт поднимает то, что он считает добродетелью, как знамя, восхваляет и воспевает ее. Все же дурное он проклинает, обличает, стремится вызвать к нему отвращение людей.
Здесь мы должны прояснить один вопрос, который имеет отношение не только к Шалу, но и к Шалкиизу, и к Бухару-жырау, да и ко всей древней казахской литературе.
Старые стихи, созданные в виде поучений, назиданий, обычно не могут взволновать сегодняшнего читателя, воспитанного на современной литературе. Поэтому не так уж редко мы встречаемся с пренебрежительным отношением к подобным произведениям. Порой их считают просто дидактическими рациями.
Но исторический подход к поэзии необходим. Литература всегда была школой воспитания людей. М.Горький говорил: “Всем хорошим в себе я обязан книгам”, а ведь книги, которые он при этом вспоминал, зачастую далеко не являются шедеврами с нашей сегодняшней точки зрения.
Каждой эпохе соответствует литература новой формы, каждому времени - своя поэзия. И неуместно предъявлять к древней литературе требования сегодняшнего дня.
И кто не поддастся обаянию таких строк, независимо от того, когда они созданы:
Күндi уақыт итерiп,
Көкжиектен асырса,
Көлеңке басын ұзартып
Алысты көзден жасырса,
Сонда көңiлiм сырласар
Сұрғылт тартқан бейуаққа,
Төмен қарап мұңдасар
Ой жiберiп әр жаққа.
Или:
Келдiк талай жерге ендi,
Кiруге-ақ қалдық көрге ендi.
Қызыл тiлiм буынсыз,
Сөзiмде жаз бар шыбынсыз,
Тыңдаушымды ұғымсыз
Қылып тәңiрiм бергендi.
Строки, равные этим строкам Абая по глубине, ни один казах не сумел сказать до сегодняшнего дня.
Сам Абай, великий, как Алатау, создавал стихи - назидания и поучения. Что же, и ему не хватало таланта и мастерства?!
Глубоко знавший русскую литературу - не только Пушкина и Лермонтова, но и Державина, Сумарокова, Абай не мог не понимать, что с течением времени некоторые его стихи устареют. Но, зная, как его слово сейчас нужно его народу, он шел на это, сознательно обращаясь к таким поэтическим формам, которым - он это знал - предстоит не такая уж долгая жизнь ( и в этом главная причина того, что Абай не может встать в один ряд с такими великанами мировой поэзии, как Гете или Гейне, хотя по таланту он им не уступает, но данный вопрос мало касается нашей темы и заслуживает отдельного разговора).
Когда из уст акына вырываются произведения, подобные вышеприведенным, которые устремлены к высочайшим художественым вершинам и могут давать читателям глубокое эстетическое наслаждение, этически воспитывать их, то мы видим в них волнение и переживания его огромной души, которые истинный художник не в состоянии удержать в плену своей груди, а должен любым способом выпустить в белый свет, сделать достоянием людей. Кто бы из казахов в те годы мог понять поэта, соревновавшегося в мастерстве с Пушкиным, степного мыслителя, критически читавшего западных философов, если б он не искал той поэтической формы, тех поэтических средств, что были доступны любому степняку. Могли понять один, другой... а дальше? Но разве это было нужно Абаю?! Его цель заключалась не в том, чтобы раскрыть пламенную скорбь, стеснившую его грудь, а в том, чтобы поднять “свой народ, своих любимых казахов”, поставить их в ряд с другими народами, исправить недостатки своей эпохи, своего общества. Все помыслы поэта-гражданиа, ясно видевшего зло и всей душой болевшего из-за него, были направлены к тому, чтобы его слова слышали широкие массы казахов, задавленные межродовыми распрями, гнетом правителей, царскими законами, превращенные в бессловесных рабов, которым остались лишь заботы и мысли о пище, сне, о своем скоте.
“Не смогли мы найти другого народа”, - сказал Абай. Это значило: если ты рожден казахом, то никак не можешь превратиться в представителя другого народа. И не нужно искать... Следовательно, остается одно: борьба.
Борьба за светлый путь, за будущее. Поэт вышел в бой. Он с болью в душе издевался над своими современниками, высмеивал их, дразнил их спесь, оскорблял и унижал; он рыдал, заставляя рыдать и других; он поучал, проповедовал доброе, честное. Так родились стихи Абая дидактического и морализаторского характера.
Если он иногда становится похожим на поучающего аксакала, раздающего советы, сидя перед своими сородичами, то это вина не Абая, а эпохи Абая, это не недостаток Абая, а его достоинство, достоинство поэта, служившего своему народу. Пусть любой создаст подобные произведения, просвещающие сознание народа. Имя и труд такого поэта останутся в веках. Даже если бы Абай и не был автором произведений, написанных на уровне лучших лирических поэтов Европы и автором переводов стихов Пушкина и Лермонтова, то все равно он занял бы почетное место в истории казахской литературы лишь стихами, в которых боролся с невежеством и насилием, которыми просвещал свой темный народ. Ибо поэт выполнял требования своей эпохи; современников, их понятиям о поэзии, он отвращал их от темного затхлого мира, вел их к светлой жизни.
Стихи-поучения Бухара-жырау, Шала и других рождены подобным же стремлением - отвратить свой народ от плохого, вредного и обратить их к доброму, светлому, благородному. Понятно, что их дидактические стихи были данью древней традиции, а не результатом сознательного умысла, как у Абая. Старая казахская поэзия, несмотря на свой богатырский облик, еще не избавилась от младенчества. Поэтому даже сам ювелир слов Бухар, отказываясь от древних канонов поэзии, поступал так интуитивно; здесь им руководил только его огромный поэтический талант.
Абай огромен, как... Абай. А Шал не может поспорить даже с Бухаром-жырау. Но мы должны ценить его стремление способствовать развитию своего народа. Хотя его стихи-назидания кажутся ныне слабыми, иногда детски наивными, бесспорно, что в свое время они играли благотворительную воспитательную роль.
Шал является акыном нового типа; он предшественник таких акынов, как Жанак, Арыстанбай, Орынбай, которые позже прославились по всей казахской степи и восхищали своими свободно льющимся импровизациями русских этнографов и литераторов.
В творчестве Шала редко встречаются характерные для жырау образцы поэзии. Не склонен Шал, в частности, к форме семи-восьмисложного афористического-назидательного терме, которая стала любимым жанром акынов, не порвавших со старой традицией и много заимствовавших у поэзии жырау. Шал предпочитает привычную ему форму “қара өлең” одиннадцатисложника.
Некоторые тенденции того громадного поворота казахской поэзии, который завершился лишь много позже - в эпоху Абая, можно найти и в поэзии Шала. В его стихах более ярко появляется авторское “я”. В этих случаях Шал вырвался из рамок старой традиции. Таково, например, его стихотворение “Сделал ты прекрасной землю, зеленью ее украсив”, где он скорбит о своей судьбе. Земля прекрасна своими колышущимися травами, овцы прекрасны жмущимися к ним ягнятами, горы - быстрыми потоками, озера - густым прибрежным тростником, лошади - быстроногими жеребятами. Лишь поэт одинок, лишь он лишен такой радости: он бездетен. Шал сравнивает себя с печальным архаром, потерявшем детеныша.
Приведем еще несколько строк из одного стихотворения Шала:
С ароматом рая запах твоей груди сравнить можно,
На прекрасное яблоко шея твоя очень похожа.
Льются волосы твои, как поток,
А глаза твои с планетой Зухра сравнить можно.
Я восхищен не одной лишь твоей красой -
Ум твой хвалить я бесконечно буду.
Край наш должен гордиться тобой,
Имя твое достойным должно быть всюду.
По старым понятиям - “у женщин волос долог, да ум короток”. До Шала женщины не удостаивались отдельных описаний в творчестве отдельных поэтов. Когда речь идет о женщине, то акыны и жырау древности всегда ограничивались лишь несколькими словами общего содержания. Какую-то конкретную женщину в их стихах узнать нельзя. А такие строки Шала, хотя и слабо, но достаточно явно предстают как небольшие холмы и перевалы на пути к вершинам, которых достиг в лирике Абай. Шал обогатил казахский стих и новыми темами: никто до него не описывал хозяйства и повседневной жизни в строках, вроде:
Для казаха главное - пасти скот,
Пусть он ест досыта, вволю пьет.
И подобные строки, описывающие заботы повседневной жизни, наполненные мыслями о стадах, о пропитании скота, имеют свое значение. У Шала поэзия спускается с поднебесной высоты и тесно связывается с будничной жизнью. Но такое “приземление” имело и обратную сторону, ставшую недостатком творчества Шала. Мы бы назвали это натурализмом. В стихах стало воспеваться все подряд, все, что попадалось на глаза, и из поэзии начала исчезать строгая красота, мудрость и величие времен Шалкииза и Бухара.
С этой точки зрения поэзия Шала является шагом назад. Но это отступление было необходимо для нового громадного шага вперед, и этот этап нужно было пройти.
Творчество Шала - свидетельство того, что старая поэзия жырау изжила себя, что дни ее прошли. Однако это не достижение самого акына, а результат изменения духа эпохи и вызванного этим развития литературы.
Источник :biografia.kz