|
|
Жил в старину добродетельный и ученый человек, и было у него три сына. Говорят: сын охотника точит стрелы, сын портняжки кроит халат. А сыновья ученого с младенческих лет все свое время проводили над мудрыми книгами. Старший из них еще не умел взобраться на коня, а уже стали приходить к братьям люди на суд и за советом.
Однажды явились к ним два человека с двумя верблюдицами и верблюжонком.
— Дело наше таково,— сказали они,— каждый из нас имеет по верблюдице. Они всегда вместе паслись в степи. На днях мы пришли и увидели двух новорожденных верблюжат. Один был живой, другой — мертвый. И вот мы не знаем теперь, кому должен принадлежать верблюжонок, какая из верблюдиц их мать. Обе они ласкают и кормят малыша, и он одинаково ластится к обеим.
Старший брат сказал:
— Ведите верблюдиц к реке. Средний сказал:
— Перевезите верблюжонка в челне на другой берег. А младший прибавил:
— Тогда ваше дело решится само собой. Сделали так, как посоветовали мальчики.
Когда верблюжонок остался один на берегу, он заметался в страхе и жалобно закричал. Верблюдицы тоже встревожились и заревели. Одна стала беспокойно бегать вдоль берега, а другая вдруг ринулась с обрыва в воду и поплыла к верблюжонку. Тут все сразу поняли, что это и была его мать.
Слух о великом разуме необыкновенных детей от всадника к всаднику, от прохожего к прохожему распространился по всей степи, и старый ученый был счастлив и горд.
Про мудрость братьев прослышал и хан. Он пригласил их к себе и сказал:
— Оставайтесь у меня. Будете по очереди разбирать тяжбы моих людей, и если я признаю суд ваш справедливым, то сделаю своими визирями.
Услышав это, старые визири возненавидели трех юных мудрецов и решили мстить им.
В первый день суд вершил старший брат. К нему привели двух человек. Один сказал:
— Я бедный пастух. Вчера из нужды зарезал своего лучшего барана, а сегодня весь день продавал мясо на базаре. Всю выручку я положил в кошелек, а этот человек вытащил его у меня из кармана.
Другой с возмущением отрицал свою виновность:
— Пастух лжет. У меня есть кошелек с деньгами, но это мой собственный кошелек. Плут возводит на меня напраслину и хочет отсудить чужое.
Судья сказал:
— Дай сюда кошелек. Мы в минуту выясним, кому принадлежат деньги.
Он приказал ханским слугам принести чашу с кипятком и высыпать в нее из кошелька монеты. Вода тотчас покрылась слоем жира, точно в ней варили баранину. Теперь не оставалось сомнения, что пастух был прав. Судья отдал ему деньги, а вора приказал заключить под стражу.
На второй день судил средний брат.
На суд пришел бай, толстый, как набитый мешок, таща за рукав какого-то оборванного горемыку.
Бай сказал:
—Этот оборванец выплакал у меня взаймы фунт мяса, сказав, что у него умирает ребенок. Он клялся вернуть долг через неделю, даже если бы для этого ему пришлось вырезать мясо из собственной икры. Ребенок давно умер, недели идут, а хитрец не собирается отдать мне мясо или заплатить за него.
Судья спросил у бедняка:
— Почему ты не вернул баю долг?
— У меня ничего нет,— дрожа от страха отвечал бедняк,— раньше осени я не смогу расчесться с баем.
— Но я не намерен ждать до осени! — вскричал бай.
— Тогда,— сказал судья,— я решу дело так. Возьми, бай, нож и вырежь из икры ответчика фунт мяса. Ровно фунт! А если кусок будет хоть на просяное зерно тяжелее или легче, я велю исполосовать тебя плетьми.
Бай разинул рот от недоумения и вдруг, путаясь в полах халата, бросился наутек. Все посмеялись над ним, а бедняк стал благодарить судью за милостивый приговор.
На третий день судить досталось младшему брату. Приехали к нему двое молодых людей. Тот из них, что был выше ростом и шире в плечах, оказался истцом, и он стал жаловаться:
— Мой приятель отнял у меня золотой. Ответчик оправдывался:
— Я заработал золотой честным трудом. У меня и в мыслях никогда не было обижать людей.
Судья спросил у истца:
— А был ли свидетель, когда твой приятель напал на
тебя?
— Нет, свидетеля не было.
— В таком случае,— сказал судья,— спор ваш будет решить нелегко. Я подумаю над ним. А вы покамест потешьте меня борьбой. Победитель в борьбе получит от меня подарок.
Судья погрузился в размышления, а жигиты схватили друг друга за кушаки и начали бороться. Не прошло и четверти часа, как истец трижды повалил ответчика.
— Довольно,— сказал судья. — Решение мое готово. И неразумному ясно, что тот, кто так легко три раза подряд одолел противника, не мог поддаться слабейшему и в схватке за монету. Ответчик ни в чем не виноват, а тебя самого, наглый истец, следовало бы сурово наказать за клевету и вымогательство. Но я дарю тебе, как обещал, прощение за твое искусство в борьбе. Идите, помиритесь и постарайтесь снова стать друзьями.
|
|
|
Весь народ приветствовал справедливый суд трех братьев, и хан тоже остался ими доволен. Только старые визири злобствовали и негодовали. Они пытались на ухо внушить хану, что братья — темные проходимцы, что безрассудно доверяться неведомым пришельцам, что скорее всего они подосланы к хану врагами и замышляют против него нечто недоброе. Но хан прикрикнул на наушников и объявил во всеуслышание:
— Назначаю трех юных мудрецов своими визирями.
Днем они будут помогать мне в делах правления, вечером развлекать рассказами, а ночью — охранять мой сон.
Потекли дни. Хан все больше привязывался к юношам. Целыми часами по вечерам он слушал их речи и засыпал, убаюканный диковинными историями. Братья по очереди прислуживали хану, и всем им он оказывал внимание, но особенно отличал младшего. Потому-то старые визири и ожесточились так против юноши: изнывая от зависти, они сговорились его извести.
В один из дней, когда младшему брату выпала очередь быть неотлучно при хане, визири тайком впустили в дворцовую спальню ядовитую змею. Они надеялись, что хан, увидев змею, заподозрит в злом умысле своего любимца, и тогда легко будет склонить его расправиться со всеми тремя братьями.
Наступила ночь. Хан лежал в постели, а молодой визирь рассказывал ему одно за другим древние предания, не сбиваясь ни в слове, точно держал перед собой невидимую книгу. Только за полночь хан уснул. И тут юноша, намереваясь погасить светильник, увидел ужасную змею, ползущую к ложу хана. Не растерявшись, он выхватил меч, отсек змее голову и лезвием кинул разрубленное змеиное тело под постель. Он уже готов был вложить меч в ножны, как потревоженный шумом хан пошевелился и открыл глаза. Увидев перед собой своего молодого визиря с обнаженным мечом в руке, он вскочил на ноги и закричал:
— Караул! Меня хотят убить!
Тотчас в спальню вбежали телохранители, схватили юношу и бросили его до утра в темницу. А наутро хан созвал на совет всех визирей, чтобы разобрать дело и решить участь заключенного.
Визири говорили по старшинству, но все одно и то же: они, не скупясь на слова и соревнуясь в красноречии, обвиняли юношу в измене, вероломстве и покушении на жизнь своего владыки и благодетеля, а в заключение требовали для него самой жестокой и мучительной казни. Слушая их, хан все более мрачнел и после каждого выступления кивал головой в знак согласия. Визири ликовали в душе, не подавая в том вида, уверенные в успехе своего бессовестного умысла.
Но вот очередь дошла до старшего брата обвиняемого.
— Позволь, великий хан,— начал он,— вместо судебной речи рассказать тебе старинную притчу, как это делал я с братьями столько ночей у твоего изголовья.
Жил в незапамятные времена могущественный падишах. Больше всех существ мира любил он говорящего попугая, который сидел в золотой клетке в его покоях. Мудрый попугай и наставлял падишаха в затруднительных случаях, и утешал в печали, и веселил на досуге.
Однажды падишах подошел к клетке и увидел, что попугай нахохлился и загрустил.
— Что с тобой, мой пернатый друг?—спросил падишах.
И попугай отвечал:
— Ко мне под окно прилетали мои товарищи с далекой родины. Они принесли весть, что моя сестра выходит замуж и хочет видеть меня на своей свадьбе. Позволь мне слетать на родину, повелитель! За эту милость я принесу тебе драгоценный подарок.
— Сколько же дней тебе потребуется для полета? — спросил падишах.
— Сорок дней, повелитель. На сороковой день я снова буду с тобой.
Падишах распахнул дверцу клетки, и птица с радостным криком выпорхнула через окно на волю. Присутствовавший при этом визирь сказал:
— Готов поручиться чем угодно, властелин, что хитрая птица обманула тебя и не вернется больше в клетку.
Злые люди недоверчивы и подозрительны, мой хан, а этот визирь был злой человек.
Но миновало сорок дней, и попугай, не нарушив данного слова, прилетел обратно. Падишах очень обрадовался ему и шутя спросил:
— Какой же подарок принес ты мне с родины? Птица раскрыла клюв и положила на ладонь падишаха небольшое зернышко.
Падишах удивился, но, зная мудрость попугая, кликнул своего седобородого садовника и приказал ему посадить зернышко. Через день выросла из зернышка стройная яблонька, через два — зацвела, а через три украсилась множеством душистых плодов.
Садовник сорвал самое румяное яблоко и понес его падишаху. Но по дороге его остановил визирь. Он разбранил садовника за то, что тот несет яблоко в руках, и велел
ему сходить за золотым блюдом. Старик ушел, визирь же той порой обмазал плод ядом, а дождавшись садовника, вместе с ним пошел к падишаху. Садовник рассказал о необыкновенном дереве, поставил блюдо с яблоком на стол и удалился. А визирь сказал:
— Повелитель, яблоко это с виду прекрасно, но часто красота бывает обманчива. Сдается мне, что оно ядовито. Прикажи привести сюда из тюрьмы убийцу, приговоренного к смерти, и пусть он прежде тебя отведает кусочек яблока.
Падишах послушался визиря. Привели разбойника в цепях, заставили его съесть ломтик яблока, а через мгновение этот человек был уже мертв.
Падишах рассвирепел. Он кинулся в соседнюю комнату, вытащил попугая из клетки и свернул ему голову.
Ты спросишь, великий хан, почему же так поступил визирь. Злые люди завистливы, недоброжелательны, коварны и безжалостны, а он, этот визирь, был злой человек.
|
|
|
Через некоторое время падишаху самому вздумалось взглянуть на яблоню. Он вышел в сад и стал кликать садовника. К нему подбежал юноша, стройный станом и прекрасный лицом.
— Кто ты? — спросил падишах.
— Я твой садовник, повелитель.
— Но мой садовник был дряхлый старик! —удивился падишах.
— Это я и есть,— сказал молодой красавец. — После того, как ты убил попугая, я подумал, что и мне не уберечься от твоего гнева. Тогда, чтобы не терпеть напрасных мук, я решил покончить с жизнью, съев ядовитое яблоко. Сорвал одно, откусил немного, и в тот же миг ко мне вернулась молодость.
Пораженный падишах, как зачарованный, приблизился к чудесному дереву, сорвал яблоко и поднес его ко рту. Невыразимое блаженство разлилось по его телу, и он почувствовал себя снова молодым и сильным, каким был в восемнадцать лет.
Понял он тут, что напрасно погубил верного попугая, зарыдал от горя и раскаяния, но было уже поздно: отнять жизнь правители могут, а вернуть жизнь они не в силах.
Старший брат замолчал, и хан сидел молча, в глубоком раздумье. Потом он знаком приказал говорить среднему брату. И тот сказал:
— Великий хан, хочу и я рассказать тебе подобную историю. Случилась она в то же давлее время, но в другой стране и с другим падишахом. Этот падишах с детства увлекся охотой. Днями и месяцами он носился на горячем скакуне по степи за дикими зверями и птицами. Был у падишаха любимый беркут, какого не имел ни до него, ни после него ни один охотник.
Раз падишах, погнавшись за сайгой, очутился в безжизненной пустыне. Нещадно жгло солнце, нигде не было воды, падишаха томила даажда. Неожиданно он увидел скалу, из-под которой тонкой струйкой вытекал родничок. Падишах достал золотую чашу, набрал воды и уже хотел напиться, как вдруг беркут бросился на чашу и расплескал всю воду. Падишах рассердился, прикрикнул на беркута и снова зачерпнул воды. Но опять беркут грудью налетел на чашу и выбил ее из рук падишаха. В ярости падишах схватил пустую чашу и ударил ею беркута по голове. Беркут упал мертвый. А падишах подошел к роднику — и замер от страха: из расщелины скалы выползала огромная змея. Не вода, а смертельный яд гадины сочился по камням. Падишах вскочил в седло и умчался прочь. Но с этого дня он понял, что осмотрительность лучше поспешности, что высокий сан не спасет от роковых ошибок, что добро от зла отличить может мудрый, а не могущественный.
— Довольно! Замолчи!— вскричал хан и, грозно сверкая глазами, поднялся с места. — Вы оба в заговоре со своим братом, вы хотите обелить злодея, чтобы уйти от возмездия и выручить его и себя. По-вашему выходит, что он не виноват передо мной, а я безрассуден и несправедлив к нему. Но если это так, то зачем же он занес меч над спящим своим господином!
— Это нам неизвестно,— ответили братья.— Спроси у него самого.
— Введите узника! — крикнул хан страже.
И вот младший сын ученого предстал перед ханом и советом визирей. Он держался скромно, но гордо- и смотрел на всех без страха.
Испытующе глядя в глаза юноше, хан произнес:
— Скажи без утайки, ибо никакие хитрости не могут избавить тебя от беспощадной казни,— с какой целью ты вчера ночью обнажил свой меч у моей постели?
— Чтобы спасти тебя от смерти, хан,— спокойно отвечал юноша.
— Кто же, как не ты, мне угрожал смертью?
— Змея, которая готова была ужалить тебя и которую я разрубил мечом.
— Змея? Что ты выдумываешь? Как же змея могла попасть в мою опочивальню? — в недоумении спросил хан.
— Твои многоопытные визири, хан, на которых ты так полагаешься, лучше меня могут ответить на твой вопрос.
Хан бросился в спальню, заглянул под ложе, а через некоторое время медленной походкой вернулся в зал судилища, опустив голову, со слезами на глазах. Он подошел к младшему брату, обнял его и проговорил взволнованно:
— Прости меня, мой верный друг и спаситель! Теперь я знаю истину. Проси чего хочешь в награду за обиду,— клянусь перед всеми, я ни в чем не откажу тебе и твоим мудрым братьям.
И юноша сказал:
— Отпусти нас троих, великий хан, освободи от службы. Позволь нам продолжать свое странствие. Путь наш не кончен, еще не прочтена и до середины книга жизни, мудрейшая из книг.
Хан не ждал такой просьбы. Он опять вспылил, кровь бросилась ему в лицо, но уже невозможно было отречься от данной клятвы.
И братья ушли из ставки хана.
Много с тех пор прошли они дорог, много видели разных людей и стран и вернулись на родину, к своему народу, к престарелому отцу лишь тогда, когда изведали все, что только может выпасть на долю человека, и постигли все, что только в состоянии обнять человеческий разум.
|