24 Қыркүйек 2014, 03:55
Хотелось бы посмотреть, как будут люди жить после 2000 года. Какие они будут, какие интересы, характеры, чем будут заняты. Какая будет техника, что изменится по сравнению с нашим 20 веком.
Я родилась в конце 1904 года. Пишу в 1980 г. Мне 76-й год. Многое видела, пережила и хочется рассказать для тех, кто еще молод и войдет в 2000 год. Пусть сравнивают.
Никогда не приходилось быть на гребне политических или иных событий. С вами будет говорить средний человек, без всяких прикрас, так как мы понимали и что своими глазами видели.
Мои родители приехали в Баку из Литвы в конце 19 века. Негде было там работать: на землю не пускали, в госучреждениях не разрешали. Кругом было много бедноты, замучила и национальная вражда, еврейские погромы. В поисках заработка и лучшей участи уезжали кто куда. Многие подались в дальние страны и по-разному складывались их судьбы.
У моей мамы были какие-то родственники в Баку, вот они и поехали туда, в город нефти.
Отец много лет проработал на промыслах по учету добычи нефти. Предприимчивые люди вкладывали капитал, становились хозяевами промыслов. Мой отец человек большой порядочности и скромности: в Литве из него не получился ремесленник и купец, даже самый мелкий торговец, здесь не было у него ни денег, ни хватки, чтобы стать хоть небольшим капиталистом и никогда он к этому не стремился.
Моя мать, женщина высокая, стройная, голубоглазая, красивая, никакой специальности не имела и не очень грамотная. Вышла замуж за отца довольно рано, так как росла сиротой, воспитывалась у бабушки. Его мать умерла от родов. Ее отец (мой дед) женился вторично и там пошла своя семья. Ни один раз моя мама вспоминала, как тяжело жить без матери, и как обижала ее мачеха. Бывало скажет, каково мне было, когда сосватали замуж, стали подготавливать приданное, очень старалась бабушка, а мачеха все приданное присвоила себе, меня пустили с маленьким узелком.
У моего отца в личном плане жизнь тоже сложилась неудачно. Моя бабушка (мать отца) в те далекие годы разошлась с дедом. В те времена большая редкость. Почему же? Как я поняла – дед был очень набожный, молился и молился, бабушке это не нравилось, она по тем временам была довольно советской и вольнодумной – курила да курила, много читала, моленья ее мало интересовали. Разошлись. Остался общий сын – мой отец. А у них – бабушки и дедушки – появились новые семьи, появились папины сводные братья и сестры.
Поэтому мой отец женился рано. Моя мама – сирота, папа «сирота» при живых родителях.
Работая на промыслах, запомнила, где мы жили. В Баку есть несколько районов, где добывают нефть (промыслы) и где ее перерабатывают. Они существуют и сейчас, но как преобразовались расскажу потом.
Жили мы в Балаханах, в Сураханах, жили и в Белом городе. На границе между Белым и Черным городами стояла церковь, ее сейчас нет. Напротив этой церкви стояли бараки одноэтажные. В таком бараке была устроена небольшая квартира, где я и родилась. Из этого детства, когда только стала чуть постарше, запомнила разговоры взрослых о рабочих волнениях и забастовках. Рабочие нефтяники жили рядом с нами в бараках, но помещения были разделены на небольшие клетушки, разделенные ситцевыми занавесками. Семьи у них, как правило, большие. Заработки грошовые. Рабочая сила была очень дешевая. Люди неграмотные, специальности никакой, вдобавок большая конкуренция с пришлыми из Персии свободными рабочими руками (Персия ныне Иран). Плохо одетые, полуголодные, одурманенные религией. Мечетей было много. Мулла на рассвете и несколько раз в день поднимался на плоскую крышу мечети и читал молитвы, а верующие тут же на подушках клали поклоны, благодарили Аллаха. Интересно, за что? Наверное, не за земную, а за будущую жизнь в поднебесье. Еще более забиты были женщины. Без чадры нигде не появлялись. Чадра была черной, большой, как простыня. Как-то умело они в нее закутывались, оставив открытыми щелочки глаз. Особенно запомнился мусульманский праздник «Шахсей-вахсей». Толпы верующих в каком-то религиозном экстазе выходили на проезжую часть улицы и с возгласами «гусейн, гусейн» ударяли себя цепями по голой спине. На них были рубахи, в которых делался специальный большой вырез на лопатках. По этим местам и били цепями, да с таким остервенением, что спины становились черными в кровоподтеках. Обычно впереди устраивали балдахин с символическим Гусейном. Зрелище дикое и очень страшное. Ночью они шли с факелами. После хождения по улицам возвращались в мечеть, где продолжали истязать свое тело, изрезали ножами и саблями. Говорили, богачи этим не занимаются. Они нанимают бедноту и платят им за ритуал. А бедноты было достаточно.
Вот таким я хорошо помню Баку своего детства.
Работа была очень тяжелая, изнурительная, никакой механизации, о ней понятия не имели. Стояли деревянные вышки, нефть качали желонками (подвешенное на канатах удлиненное ведрышко). Руками качали, земля была изрыта канавками, куда сливалась нефть. Кругом хранилища – резервуары. Если попадешь под желонку – беда. В такую беду как-то попал мой отец. Еле живого вытащили с подбитыми легкими, и он очень долго болел, годами. Не раз ездил в туберкулезный санаторий в Грузию. Санаторий назывался «Гульрипш». Какую-то сумму давал хозяин, но больше всего досталось маме, чтобы одалживать деньги, чтобы продать вещи и спасать отца. Чтобы она могла уделить ему больше внимания – нас раздали родственникам. Было нас тогда трое: старший брат, сестра и я, младшая. Меня отдали к бездетным родственникам, жившим в достатке. Там впервые меня обучили грамоте, мне было у них неплохо, но я очень тосковала по отцу, матери, по неожиданно разорванной семье. Когда отец смог вернуться (а болел он долго), и мы снова оказались дома – это было превеликим счастьем. Я сказала, что нас детей у родителей было трое, наверное, детей было больше, но я запомнила только одну девочку моложе меня. Она умерла от дифтерита, налеты в горле, и больной, если очень быстро не принять меры, задыхается. Примерно от этого умерли еще двое детей раньше. Много пришлось медикам поработать, чтобы избавить детей от такого грозного заболевания. Спасают прививки.
Любимой моей игрой был бег по нефтяной канавке, естественно босиком. Набегаешься и домой, а там мама приходила в ужас, ведь все было запачкано нефтью.
Недалеко жила семья каких-то родственников, там были две девочки, их отец был управляющий промыслом, это была большая персона, и жили они богато. Сколько у девочек было кукол и разных игрушек. Изредка что-то перепадало и мне. К сожалению, приглашали редко. Вообще жизнь была так устроена, что люди общались по своему материальному положению. Богатые с богатыми, бедные с бедными. Я запомнила и черногородскую больницу. В коридорах ждало врачей масса людей, просиживали в ожидании длинными часами. С городом район был связан конкой, конка шла и в самом городе. Это нынешний автобус, что-ли. Открытый вагон со скамейками, в него запряжены лошади.
Когда мы, дети, несколько подросли, семья переехала в город. В центре квартиры были дорогие, и там жили люди богатые. Родители сняли квартиру, где селился народ невысокого достатка. Были три небольшие комнаты, в одной стояли две большие железные кровати – рядом, большой платяной шкаф и сундук для постели и хранения в нафталине зимних вещей. Это была спальня родителей. Смежная с ней комната – столовая, где стоял буфет для посуды, большой прямоугольный обеденный стол, у окна кадка с деревом – олеандры, цвели розовые бутоны, диван, небольшой столик для занятий, коричневого цвета пианино, купленное поддержанным. Над столом керосиновая лампа с абажуром, потом преобразованная под электроосвещение. Из этой комнаты – балкон на улицу. Квартира на 2-м этаже, дом 3-х этажный. Следующая комната имела отдельный выход в коридор, она была предназначена для детей, но мы мало ею пользовались, ее у нас забрали на уплотнение, как только началась революция. Дом принадлежал хозяину, как их тогда называли татарину. В квартире был большой остекленный коридор, без всякого слива и сидений, кухня рядом, без окна, очень маленькая, немного в стороне от коридора.
Рядом с нами жил старый переплетчик с сыном и дочерью. Их окна выходили в тупик, комнаты были полутемные. Семья жила впроголодь. Над нами еще две квартиры и две семьи. И под нами, как торговое небольшое помещение, жил и работал сапожник. Внутри дома, внизу жила большая и бедная семья татар. Дом был построен типично по-восточному в виде квадрата внутри двора и квадрат этот очень небольшой, солнце сюда не заходило. Чтобы попасть к нам в квартиру, надо было подняться по деревянной лестнице в полутемный подъезд.
Наша улица очень узкая и длинная, называлась Чадровая (а теперь ул. Алиева). Туда никакие богачи не селились. Я хорошо помню, как приезжал водовоз и заполнял на кухне большую кадку с водой, таскал по два ведра в руках и каждый раз отмечал палочками сколько слил ведер воды. Расплата шла ежемесячно. Никаких прачечных не было. Через определенное время к нам приходила прачка и начиналась стирка на 2-3 дня. Белье кипятили, так же как и обеды варили, на керосинках. Когда дома начиналась стирка или генеральная уборка, отец говорил, что не знает куда деваться, все поднималось вверх дном.
Был у нас заведенный годами порядок, отец приходил в определенное время обедать, а потом снова уходил. Все его ждали, без отца за стол никто не садился. Потом его ждали вторично к ужину, и он снова уходил. С утра до позднего вечера он был на работе. Сколько я его помню, он всегда носил усы и бороду, среднего роста, тип лица южный, довольно интересный. Родители не были его религиозными. Мать больше придерживалась ритуала, отец подчинялся, но смотрел на все очень здраво, есть ли он, этот бог?
Почти ежедневно мать ходила на зеленый или верхний базар. Накупит всего, особенно запомнилась живая рыба – судаки, массу зелени. За мясом ходила в мясную лавку, недалеко была и бакалейная торговля. Выбирай, что угодно. В центре, на торговой улице, была немецкая кондитерская, поближе к нам, на Красноводской, была кондитерская одной женщины-вдовы. Изделия были замечательные. По улицам ходили уличные продавцы и выкрикивали свой товар, кто арбузы, дыни, а китайцы – шелка.
А если нужны были обувь, головные уборы – ходили в эти магазины и сами хозяева, вместе со своими приказчиками, наперебой предлагали на выбор, что тебе надо, нагибались, примеряли, только бы не упустить покупателя, купите.
Помню, как мама взяла меня в магазин за покупкой мануфактуры. Столько на прилавке было выбора, и продавцы все подбрасывали еще и еще, что мама не заметила, как я отошла, потом были большие волнения, пока меня отыскали.
Только бы деньги – все, все было. Но сколько людей их не имело, сколько имело денег совсем в обрез. Значит, кто-то покупал, кто-то даже за границу ездил, кто-то в шикарных квартирах жил, мало ли кто что-то, их было не так много. Вот и получалось большое предложение и очень небольшой спрос, не хватало денег.
Весной 1937 года Жора окончил вечернее отделение МВТУ (Московское Высшее Техническое Училище).
К этим занятиям он привлек и моего брата Соломона, который до этого окончил электротехнический факультет института им. Плеханова. С братом моим Жора очень дружил, хотя и был моложе его. Оба получили дипломы инженера-механника.
Естественно, вечернее обучение отняло много сил и здоровья. 3 или 4 года ежедневных занятий в институте и дома. А дома он часто сидел допоздна. Когда все мы спали, занимался, решал задачи, чертил. Приходило утро, и снова на работу. После работы, до занятий, он старался заехать домой, чтобы пообедать. Были к него карманные круглые часы, клал он их перед собой на стол и очень волновался, если обед задерживался.
На вопрос. Зачем тебе эти занятия, зачем тебе второй ВУЗ. Когда на все времени в обрез, он постоянно отвечал, чтобы знать производство, мало быть экономистом, надо быть хорошо подготовленным инженером. Конечно, он был прав.
Если к занятиям в институте добавить, что его никто не освобождал от партийных нагрузок, ясно в каком темпе этот человек жил. Неоднократно избирался членом партбюро, зам. секретаря партийной организации Главка, в котором работал. Выезжал в подшефные колхозы, воинские части с разными шефскими поручениями, несменяемый постоянный руководитель партийных кружков повышенного типа по марксизму-ленинизму, внештатный лектор городского комитета партии по международному положению. Неоднократно он выступал с докладами на крупных предприятиях Москвы перед большой аудиторией. По своему характеру и своей партийной убежденности Жора был настоящим политработником, очень эрудированным агитатором и пропагандистом. Недаром, еще в университете, будучи комсомольцем, он уже был агитатором факультетской ячейки.
Он жил очень уплотненно, на учете была каждая минута. Был случай, когда дети заболели, врачом были взяты мазки на дифтерию, дома, кроме меня, никого не было. Надо было кому-то остаться с детьми, кому-то срочно везти мазки в лабораторию. Дело серьезное. Пришлось малюток оставить одних и ехать мне. Жора не смог, его ждала большая аудитория – люди, ждали доклада по международному положению, он выступал по путевке Горкома партии. Такие случаи не были единичны. Человек работал, работа ответственная, учился серьезно, с желанием получить настоящие знания, постоянно и безотказно выполнял большие партийные задания. Почти не оставалось времени для семьи, для дома.
Где же он работал, что считал – нужно не только знания экономики, но и хорошее знание техники?
С 1931 по 1937 год, до несчастья он работал в Гуагп (раньше называлось ВАТЬ), а теперь это два самостоятельных министерства (автомобильной промышленности и тракторной). Сначала начальником отдела кадров, потом начальником планового отдела.
Тогда не было своих автомашин и тракторов. Техника покупалась за рубежом.
Возглавлял управление Дыбец. Это был коммунист, долгие годы живший в Америке и работавший у Форда. Вернулся после революции, возглавил строительство Горьковского автозавода, человек знающий, авторитетный. Его поставили во главе нового большого дела.
Коллектив, в числе которого был и Жора, получил ответственное задание – создать в стране свою автомобильную и тракторную промышленность.
Шла работа больших специалистов, людей, преданных делу. Разрабатывали проекты строительства новых заводов, их оснащения оборудованием, создавались производственные планы.
Работа шла под непосредственным руководством Серго Орджоникидзе, наркома тяжелой промышленности. Работали много, самозабвенно, не щадя сил, здоровья, ни глядя на время. Прежде чем пускался завод, шла большая работа по подбору руководящих и рабочих кадров. Была создана огромная сеть обучения рабочих и инженерно-технических кадров. Нужны были десятки тысяч людей разных специальностей. Не только строили заводы для выпуска автомашин и тракторов, но и для выпуска запасных частей, моторные заводы. Не только строили новые заводы, реконструировали старые. Небольшие мастерские АМО были, после реконструкции, превращены в большой современный автозавод. Начиная с АМО и много лет спустя возглавлял этот завод прославленный директор И.А.Лихачев (сейчас завод назван его именем). Как и во всей стране, творились чудеса. Старую, отсталую Россию поднимали из спячки, создавалась своя мощная индустриальная промышленная база. Шла гигантская стройка, и возглавляли ее преданнейшие партии и правительству люди.
Была карточная система, жили недостаточно обеспеченно, не хватало одежды, питания. Никто об этом не думал, знали – нужны эти жертвы, чтобы поднять страну из разрухи после гражданской войны и вынести ее в передовые.
Это был лозунг партии и каждый это знал. В пекле всех событий был и Жора. Поэтому столько работал, учился, был пропагандистом. Это был человек очень энергичный и высокоидейный.
Получив диплом об окончании МВТУ, ему предложили работу директора одного из новых заводов, пригласил его к себе в заместители и Иван Алексеевич. С Лихачевым у него сложились добрые деловые отношения, они не раз по работе общались.
Но судьба повернулась иначе.
Уплотненная нагрузка в течение многих лет сказалась, Жора был крайне переутомлен. Мы поехали с ним в дом отдыха автозавода. Там отдыхало очень мало людей, было тихо и спокойно, у Жоры началась тяжелая ангина, это омрачало отдых, немало поволновались, пока все прошло.
Мы вернулись домой, каждый на свою работу (я тогда работала на карбюраторном заводе начальником планово-производственного бюро механо-прессового цеха). Стала замечать, что Жора опечален. Вечерами выходил гулять, спрашивала, в чем дело, ничего не говорил. Помимо него на работе, от знакомых, из разных источников услышала, что творится что-то непонятное. Идут массовые аресты, сажают людей очень известных и уважаемых. Все как бы прижались, притаились. Снова и снова спрашиваю Жору, сама говорю ему – знает ли он, что творится. С печалью в голосе он ответил: «Идет повальная проверка, работники партийного контроля проверяют работу многих учреждений». Я спросила, что проверяют, что ищут, он ответил, что начинается проверка и их главка.
Проверка началась и у них. Трясли их невероятно. Каждого, начиная от начальника главка, его заместителей и кончая начальниками всех отделов – спрашивали, на каком основании строился тот или иной завод, как оборудовали, как устанавливали плановые задания. Так называемая, чистка длилась долго, до самой осени. Было понятно, что проверяющие пришли с предвзятой целью в чем-то обвинить руководство главка. До этого также проверяли другие главки и объединения, все руководители оказывались в чем-то обвиненными и пошли их аресты.
Я упорно добивалась ответа, в чем их могут обвинить, нет ли в их коллективе неблагонадежных людей, вредителей. Жора говорил, что все, кого он знает, с кем близко сталкивался – люди надежные, все, что сделано, уже проверено временем, заводы работают, продукция идет. Может, были какие-либо мелкие промахи, но незначительные, идеальное создать невозможно, тем более в короткие годы. Придираются к 5-летним планам, к нашим проектам, но сами не говорят, как сделать лучше.
Их разгромили. Все плохо, все не так.
В этот трагический период в партийное бюро Главка поступило заявление Саши Сангалова, бывшего секретаря комсомольской организации факультета Совправа 1 МГУ. Тогда такие заявления стали обычным явлением. Заявления-поклепы, клеветнические, люди клеветали друг на друга, желая обелить себя, показать свою (увы, такую фальшивую) преданность партии.
Саша написал, что на одном из комсомольских факультетских собраний Жора воздержался от голосования по резолюции, связанной с Китайским вопросом, значит, он был оппозиционером (может с позиции сегодняшнего дня Жора был провидцем в отношении Китая), но в то время сказать о человеке «оппозиционер» - это явно подвести его под арест. Запрашивали архив МГУ, нигде ничего не подтвердилось, пришли двое товарищей, с которыми вместе учились, они нас хорошо знали – Анисимова и Абрамов. Они нашли в себе мужество отвергнуть клевету Сангалова, но ситуация вокруг была страшная, на всякий случай Жоре записали выговор. Как его сформулировали не помню, но удар ему нанесли непоправимый.
Анисимова при всех спросила Сашу: «Ты мстишь Жоре за Аню, что она не с тобой, ведь ты когда-то угрожал, что тебя они запомнят, ведь ты сам говорил об этом в студенческом общежитии, помнишь? Ведь это подло – действовать по личным мотивам!» Конечно ответ был сугубо патриотический: «Помогаю органам избавиться от оппозиционеров».
Ведь студенческие годы были давно позади, все разъехались в разные места, откуда он узнал о Жоре? Оказывается, он как-то еще до всей заварухи прочел в газете «Правда» большую статью о перспективах развития автомобильной и тракторной промышленности, в конце подпись. Статья была интересной и обстоятельной. Жора вообще много писал на экономические и технические темы, были брошюры, были статьи. Саша вспомнил, когда в стране пошла заваруха, вспомнил злобно и добился своего.
Это разбирательство совпало с чисткой в главке, на что же было надеяться? Все вокруг боялись, ждать чьей-либо защиты невозможно, чем еще могли помочь Анисимова и Абрамов, если органы их предупредили - больше не ввязывайтесь.
Все шло к трагической развязке. Каждый раз с волнением я ждала возвращения Жоры с работы. Приходил он поздно, измученный всякими вопросами контролеров. Тысячи «почему» и полное недоверие к ответам и документам. И так со всеми его сослуживцами, товарищами по работе.
Оплевали их от начала и до конца.
7 ноября – праздник Октября, все готовятся его отметить, а накануне (забыла дату) выборы в Верховные органы власти. Все это всегда кровно касалось и нас, это были и наши праздники. А теперь бьют по голове